Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

Да никак… Подкормку не бросал, глубин не отмерял, поплавков не настораживал… Всего и дела: воткнул вербинку в песок, через нее пропустил закидную лесу, а в полуметре от вербинки на жилку нацепил круглый, еще цветущий красным казачьим сукном репей. Это у него сторожок вместо колокольчика. Сам же сидит возле на корточках, как китаец-мелкоторговец, глядит на заречный обрыв, на шныряющих в гнезде береговых ласточек, а может, вовсе не на них, а внутрь себя. Он неспешно попыхивает «Примой» в самодельном жасминовом мундштуке. «Прима» у него особенная: она в два-три раза дольше обычной, пачечной. Это курево ему приносит на дом одна работница с табачки. Она несколько раз обматывает себя неразрезанной сигаретной кишочкой, которую потом Сидоров режет на четвертные палочки и складывает в круглый ученический пенал для ручек и карандашей. Простые, короткие сигареты он не курит, в них, как он говорит, не хватает «цимусу».

Аккуратно смотав с работницы все ее приношения, Сидоров разжигает старый всамделишный самовар, выставляет чашки, и они садятся пить чай… Но это уже не по рыболовной теме.

— Ну, какие дела? — подсаживаются на песок его сотоварищи.

— А какие надо? — не меняя взгляда, попыхивает «Примой» Сидоров.

— Не клюет?

— Рано… Еще Коренная не звонила.

— Тогда так… — сказал Иванов. — Пока суд да дело, пока подкормка заработает, пока рыба на нее подойдет, пошли малость перекусим… По бутербродику… А то я за целый день сегодня ни разу не присел…

Дискуссия на этот счет не состоялась. Все трое молча встали с песка, молча отряхнули штанины и гуськом, протаптывая в песке стежку, побрели к палатке — Иванов, Петров, Сидоров…

Из рюкзака были извлечены: хлеб, кусок толстой вареной колбасы, мягкие белые стаканчики, которые тоже были встречены молча, с пониманием, как само собой разумеющееся. Они и на самом деле собирались перекусить просто так вот, стоя, чтобы сразу же вернуться к своим снастям. Сидоров даже отказался от бутерброда, а двумя жесткими непослушными пальцами, будто крабьей клешней, деликатно обжал легкую, воздушную посудинку, пробормотав в объяснение, что примет тридцать граммов из одной лишь профилактики, чтобы упредить свой глоточный зуб.

— Да, — усмехнулся Петров, обнося всех коньяком, — в твоем деле, брат, лучше переупредить, чем недоупредить…

— Совершенно с этим согласен, — подтвердил Сидоров.

Бутылочка каким-то образом в один момент разошлась, как будто ее и не было. В каждом осталось ощущение какой-то недосказанности, что ли, так что пришлось достать еще одну.. Тут же вспомнили, что где-то должны быть свежие огурцы и даже белая редька… Потом отыскался большой оранжевый пласт копченого сала, еще лоснящийся свежими, налитыми оплывами, которое Иванов сам же и коптил на днях в дачной приспособке, но как-то про то в суматохе запамятовал. Тут и не могло быть двух мнений: не есть же это все стоя, а потому Петров выволок из палатки брезент и распластал его на чабрецовой прогалинке, куда сразу же плюхнулся Иванов и даже преклонил колено Сидоров, чтобы сподручнее было принимать предупреждение…

Разговор сам собой перешел на оценку выпитого. Было определено, что нынешние коньяки — это и не коньяки даже, а, скорее, столярная морилка, которой пропитаны бледные ноги липовых стульев, чтобы придать им ореховый шик. Прежде коньяк выдерживали в дубовых емкостях, которые и придавали виноградному спирту специфический запах и вкус. А теперь в спирт просто валят дубовую стружку, три месяца — и готово! Такое, конечно, никуда не годится, теперь — смотри да смотри, а то этакое всучат… На что был армянский коньяк, а и тот потерял всякую совесть…

— А у меня в отделе, — сказал Иванов,— один армянин работает. Степа Геворкян. Так он, как таможенный спаниель, коньяки по запаху распознает. Без всякой дегустации.

— Сквозь стекло, что ли? — усомнился Петров.

— Через пробку. Завязывает платком глаза, чтобы этикетку не видеть, и начинает обнюхивать, туда-сюда водить горлышком перед носом. И точно, все сходится: и чей розлив, и сколько звездочек.

— Было б чево нюхать… — хмыкнул Сидоров.

— У него дед был виноделом. Имел свою небольшую компашку. Занималась она только коньяками. Холила их по своим фамильным рецептам. Под строгим секретом. Там, оказывается, большие тонкости… Подай-ка, Сидоров, редечки. А то у меня тут туже кончилась.

Сидоров пошарился вокруг себя и, нащупав в складках брезента уцелевшую редьку, подбросил ее в лапищи Иванова. Тот, шоркнув о штанину, отправил редьку в рот, с утробным хрустом раздавил ее за толстой щекой и продолжил разглашать секреты коньячной фирмы.

— Ну конечно, сперва выбирается сам виноград. Старый Аршак признавал только «Золотую Ларису». Почти утраченный сорт еще времен шумных никейских застолий. Эта древняя лоза еще сохранилась в некоторых селеньях по Араксу, говорят, видели ее также на молдавском белогорье. Пришедшие потом турки заменили ее никейское название {12}, нарушили чистоту, и она, рожденная на анатолийских склонах, окончательно потерялась в своих исконных местах. Но араратская «Лариса» — это вовсе не то же самое, что «Лариса» молдавская. Смотря что за земля, каковы ее минералогические и биогенные компоненты. Бывает, в соседних селеньях и то заметна разница: название сорта одно, а вкус, аромат не совпадают. В самой малости, но разнятся. Но даже если и совпадают, то есть, есть что-то помимо вкуса и запаха, нечто сокровенное, неизъяснимое и единственное. Старый Аршак называл это душой лозы. Она так же неповторима, как и душа человека.

— Ну, ты поешь, будто сам пробки нюхал. — Петров почесал затылок совсем так, как чешут потылицу на охотничьей картине Перова.

— А ведь Иванов верно говорит! — расчувствовался Сидоров. — У меня в деревне два брата. У Веньки картошка одна, а у Егора совсем другая. А семена — общие. Что за причина? А та, что у Егорки — усадьба на горке, поливай не поливай, все едино: вода там не держится. А у Веньки участок на ровноте, земля, как барыня, и картошка во какая, кажная по кулаку. Дак аж вон куда доходит эта разница: у Егора самогон с дурникой, отрыгаешь — аж мухи падают, а у Веньки — чист да светел и в питье, как сокол. А ты говоришь — Армения… Армения — это черт-те где, а тут — вот оно. Выхулевы выселки, вовсе рядом, а тоже чудеса!

— Такие чудеса у нас за каждым бугром, — отрезонил Петров.— скажи своему Егору, пусть марганцовку добавляет: всю заразу начисто вытравляет.

— Да уже пробовал…

— И что?

— Все равно разит…

— А противогазный уголь?

— Про это не знаю…

— Пусть попробует.

— А почему