Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

К 80-летию Евгения Ивановича Носова

Е. И. НОСОВ

Собрание сочинений в пяти томах

Том первый

На рыбачьей тропе

Снега над Россией

Смотри и радуйся…

В ожидании праздника

Гармония стиля

«Как все…»

(В. Курбатов)

Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне…

И. А. Бунин {1}

Мы долго смущались и корили друг друга, что Евгений Иванович Носов ушел неслышно, что радио и телевидение промолчали о смерти художника, а сами мы не спохватились. Ну, и не себя, конечно, только корили, а и их, кто и знал, да нарочито перемолчал. И сгоряча противопоставляли В. П. Астафьеву, ушедшему на полгода раньше, что вот о том говорили, а об этом — нет, что и тут политика-матушка.

А только тот, кто читал Евгения Ивановича и Виктора Петровича как следует и не один год, рано или поздно догадывались, что политика политикой, а только судьба, которая настолько выше политики, что, кажется, и не подозревает о ее существовании, поступила тут с Господней ясностью и справедливостью. Астафьев и Носов были близкими и дорогами сердцу друг друга людьми, и биографии их были похожи деревенским происхождением, войной, тяжестью ранений, немыслимой послевоенной жизнью, районными редакциями и даже Высшими литературными курсами в одно время, словно они «списывали» эти биографии друг у друга. А только художественная их судьба, устремление дара, вектор жизни были различны. И чем далее, тем более. Виктор Петрович всегда жил наружу, и мы как-то больше слышали его, словно голос был громче и душа подвижнее. Он любил и умел быть на виду в слове, мысли, поступке, потому что жил громко и прямо. Даже немного с вызовом, что, верно, шло от детдомовского незаживающего детства, которое, говорят, не оставляет человека до последних лет. А Евгений Иванович всегда и рядом, но словно в «тенечке», «в серединке», словно немного стесняясь, оставляя побольше места другим и тем выкраивая лишний час для счастливой, нешумной, но всегда спасительно полной работы.

Я вначале печалился, что не знал его, хотя он часто мелькал в нашей переписке с А. П. Соболевым и В. П. Астафьевым, как-то незримо присутствовал. И поводы к знакомству были, а вот как-то не сошлось.

Я был моложе поколением, но внутренней разницы не чувствовал сейчас, пересматривая ранние фотографии Евгения Ивановича — первые деревенские, послевоенные, редакционные, — только улыбаюсь: их можно перемешать в альбоме с моими, не сразу отыщешь разницу. Не знаю, писал ли кто об этом, или я сам такой умный, догадался, что война уравняла поколения отцов и детей. Уравняла бытом. Мы донашивали отцовы пиджаки, доделывали отцову работу, допевали их песни, докуривали их сигареты и досматривали их фильмы. Война оказалась страшным бытовым прочерком, остановкой времени. И когда они вернулись с войны, а мы поокрепли и после первых лет тоже как-то уравнивающего нас послевоенного голода стали понемногу втягиваться в мирный ритм и мирное дело, оказалось, что в редкий час покоя мы так же поем «Землянку» и «Катюшу», танцуем «рио-риту» и любим запрещенного Козина. А в молодежных газетах одинаково чуть-чуть фрондируем перед партийными газетами и учимся побеждать прямотой, искренностью и чистотой стиля. Ведь они — дети последних призывов — вернулись с войны, когда им было по двадцать с небольшим.

Я не знаю, надо ли подробно писать биографию Евгения Ивановича. Он и тут с Виктором Петровичем родня и тоже ничего в своей прозе не скрывает. И даже имя свое часто не будет менять, так что, прочитав, скажем, «Краски родной земли», ты увидишь, как, вспоминая детство, он с дионисиевской бережностью перебирает бедные неисчерпаемые краски того курского угла, в котором Господь сподобил его родиться и, отвоевав, потом прожил всю жизнь. И будут там «бессловесные речушки», «нагретые угорья» и «раскатистые грома», и «солнцеструйные ливни», и «отяжелевшие сады» — родное подстепье, — милая материнская земля. А переедет мальчик в город, и тут ты тоже сразу узнаешь, чем он жил в бедном рабочем Курске на Гужевой улице, по одному имени которой догадаешься, что до автомобильной поры было еще далеко, так что и директор завода ездил на завод на лошади. Что это не картинная деталь, он подтвердит и в более поздней повести «Не имей десять рублей…», чтобы мы лучше чувствовали плотную правду его прозы и его жизни в поколении.

Да и чем тут удивишь старшее поколение, когда и на моем Урале было в точности так, и когда бы Виктор Петрович, тоже живший тогда в Чусовом, меньше сердился на неприветливый к нему после войны город, то он описал бы те же булыжные мостовые и тех же воробьев в конском навозе. Не вышло у Виктора Петровича сразу вернуться в родную Сибирь, и он затосковал и сбил голос. А попади, как Евгений Иванович, сразу в родные края, то и голод был бы милосерднее, и город — роднее. В беде надо за малую милую родину хвататься. Она не подведет. Довоенный Курск детской поры был для Носова тем же, чем Овсянка для Виктора Петровича — кажется, один свет и счастье. И игры те же, и счастье — то же. И даже музыка та же. Витька в Овсянке слышит на окраине скрипку Васи Поляка, которая разрывает сердце мальчика, и он только потом узнает, что ссыльный поляк играл тогда «Полонез Огинского». А Женька с ребятами своего двора — слушает Бог весть где найденный чуть живой сломанный приемник, накрывшись старым тряпьем, чтобы отгородиться от уличного шума и заслонить чуть пробивающийся звук, и навсегда запомнит мелодию и спустя годы узнает, что слышал Первую симфонию Калинникова.

Эта сладостная музыка нищеты, эти похищенные у жизни гармонии потом будут беречься в душе как настоящие сокровища и строить душу вернее и тоньше, чем строится она у перекормленных лучшей музыкой толстых душой столичных баловней.

Они жили бедно, голодно, но они были дети и потому были счастливы. И этим счастьем устояли и потом победили в войне, победили любовью, как это ни покажется странным решительным милитаристам. И после войны они, специально не думая об этом да и сейчас, поди, улыбнутся этой моей мысли, первое что сделали — отблагодарили пору светлейшими книгами и сами, наверно, диву дадутся, как милосердная жизнь укрыла