Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

— Я таких жлобов еще не видел, — возмутился Иванов и решительно сбросил джинсы. — В таком случае — рыбья голова моя!

— Фигушки!

— А что — твоя? Ну, ты — наха-а-ал!

— Будем тянуть спички, — не согласился Петров. — Чтобы все по путю.

Песок уже полдневно обжигал. Спускаясь к воде, Иванов непроизвольно поддергивал ступни, будто шагал по раскаленной сковородке. Следом бежал Петров — просто так: поболеть, поглядеть, чтобы все по-разумному…

Отмель полого и светло уходила под зеленоватую воду. Было видно, как за ночь беззубки нарыли замысловатых лабиринтов, напоминавших древние орнаменты. В нескольких шагах от береговой кромки торчала ивовая рогатина, на которую горловиной был надет плетеный садок с пойманным язем. Вечная стрекозка, эта крошечная балеринка в синей прозрачной юбочке, как ни в чем не бывало взлетала и вновь садилась на ивовый торчак, нисколько не боясь огромной рыбины, таившейся в объятиях садка. Будь язь на свободе и в такой близости, он не преминул бы поцеловать беспечную балеринку в разлетную юбочку..

— А вода!.. — возликовал Иванов, войдя по колени. — Дурак ты, Петров, со своим таким же кедом! На, гляди и завидуй!

Не дойдя малость до садка, Иванов вдруг по-тюленьи, всем своим розовым пузцом вломился в изумрудное зеркало реки. Над ним вскинулся сверкающий взрыв обрушенной воды, рассыпавшейся на пирамиды брызг и солнцесверканий. Глядя на этот блаженный хаос, Петров наверняка подумал, что именно так где-нибудь на берегах Танганьики плюхаются в озерную прохладу перегревшиеся гиппопо и другие подобные кубатуры.

— Ого-го-го! — взревел Иванов, высовывая из воды одну только кругло обсосанную голову, и от его утробного клича тут и там выпрыгнуло из воды сразу несколько перепуганных плотиц и даже нечто покрупнее…

Воспрянув в полный рост, Иванов отер лицо сразу обеими ластами и показал Петрову самодовольно загнутый большой палец и лишь после этого приступил к главному делу.

А дело состояло в том, чтобы снять с рогульки садок и доставить его на берег. Иванов так и сделал: ухватил садок за дужку и осторожно приподнял.

Садок оказался…

Ну что там говорить при виде такого… Даже у меня, стороннего и непричастного человека, перо вздрогнуло и пошло писать не в ту сторону…

Что же говорить о непосредственных свидетелях этого события?!

Больше всего оно схоже с тем, когда оказывается вскрытым сейф, а его обладатель враз становится нищим…

Садок тоже был как бы вскрыт, потому что в самом его днище зияла огромная рваная дыра, в которую можно было просунуть голову…

— Ты что натворил?.. — заорал потрясенный Петров и, набрав сырого песку, запустил ком в обескураженного Иванова. — Ты что наделал, ханыга?!..

— А что я?

— Как это — что? Тебя за это линчевать мало!

— Я же ничего не делал… — оправдывался Иванов. — Ты же все видел…

— Да, я все видел и поклянусь на любой Библии, что это ты, несчастный, натворил.

— Да что? Что?

— Как — что? Смотрите на него! Он еще не понял!.. До него не дошло! Да ты же у рыбы под самым носом шарахнулся со всего маху! А у тебя сырого мяса — сто восемнадцать килограммчиков!.. Этакого стихийного бедствия ни один садок не выдержит, тем более твой — давно прогнивший, который ты, накопитель японских телескопов, почему-то упорно не хотел заменить. Может, оттого, что никогда ничего не ловил, несчастный?

— Как это — не ловил?! — взмахнул пустым садком Иванов, все еще стоящий по трусики в воде.

— А-а! — вспомнил Петров. — Извиняюсь: ловил, ловил. Камбалу!

Лучше бы Петров такого не говорил, потому что это было равносильно удару ниже ватерлинии…

Да, действительно, случай такой был. Вот так же, втроем, ловили на песчаном карьере. У Иванова стояли тогда три превосходных черных японских спиннинга. Один — с колокольцем. Было безветренно, душно, особенно под обрывистым берегом. Иванова разморило, и он, насунув панаму, задремал на своем стульчике. Пользуясь этим. Петров пробрался в лагерь Иванова, снял со спиннинга бдительный колоколец, смотал снасть, вместо живца-малявки нацепил сырокопченую камбалу, которые тогда входили в праздничный спецпаек. Камбалу удалось бесшумно спровадить на дно, колокольчик был водворен на прежнее место, а чтобы он пробил «полундру», то есть — «все наверх!», — Петров из укрытия принялся пулять в него мелкими камешками. В какой-то раз он все-таки попал, колокольчик обиженно пожаловался спящему Иванову, тот вскочил, сделал энергичную подсечку и принялся нетерпеливо накручивать катушку, и вот тебе — камбала!.. Остальное представить нетрудно. Иванов долго гонялся за Петровым, разумеется, так и не заловив его по причине разности веса.

На этот раз дело дошло до того, что Иванов, взъярясь напоминанием о камбале, кинулся преследовать Петрова, но тот так резво стреканул в дикое половецкое подстепье, что Иванову осталось только издали погрозить ему кулаком.

— А в чем дело? — озаботился Сидоров, подходя к возмущенному Иванову с деревянной ложкой, которую успел выстругать из ракитовой коряжки. От ложки остро, возбуждающе пахло варевом. — В чем, спрашиваю, дело?

— Рыба ушла! — возопил Иванов.

— Как — ушла? Куда ушла?

— Куда, куда… В одно место.

— Погоди, Иванов. А кто говорил, что уха бывает только с укропом? Если с укропом — то пожалуйте к столу.

— Ты что, не понял? — побагровел Иванов. — Ры-ба ушла! Язь! Накрылась уха! Дошло?

— А-а… — как-то равнодушно кивнул Сидоров. — Дак это я ее накрыл… Вот пойдем…

Он отвел Иванова в сторону, под навес старой береговой ракиты, и там приподнял с травы огромный лист лопуха с торчащим кверху стеблем.

Под лопухом, на таком же зеленом листе, важно возлежал начальственно взиравший язь, не подозревая, что его уже выпотрошили и слегка посолили.

Иванов для убедительности потрогал рыбий глаз пальцем, почувствовал его прохладную очевидность и, выпрямившись и поднеся ко рту ладони, прокричал убежавшему в пойму Петрову:

— Ладно, выходи… Не трону! Всё — по нулям!

4

Я не стану далее описывать само пиршество: как в тенечке и прохладе молодых ивиц разостлали видавшую виды самобранку, против каждого положили по лопушку — для сплевывания рыбных косточек, а также выставили белые легкие стаканчики; как был торжественно доставлен черный, с пепловой сединой старый рыбацкий котелок, уже давно ставший всеобщим дружком и сегодня источавший потрясающий запах, от которого нетерпеливо вздрагивали ноздри и который приводил к мысли, что истинная свобода должна пахнуть рыбацкой ухой; как кто-то сходил к вырытому в песке колодчику, где до поры охлаждались две подружки — водочка и