Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

довольствовался самым малым. Ну, скажем, рыбачил он на неошкуренные орешины, червей копал не лопатой, а палкой и собирал их не в специальную коробку, снабженную отверстиями в крышке для доступа воздуха, каковой располагает всякий уважающий себя современный удильщик, а заворачивал их в лопушный лист или же в газету, а то и в носовой платок, только что отутюженный Клавой.

Глядя, как Ваня размахивал неказистым ореховым хлыстом, дабы забросить наглухо привязанную к нему снасть, я подарил ему респектабельное трехколенное удилище, снабженное пропускными колечками и миниатюрной алюминиевой шпулей. Ваня счастливо просиял, но тут же, зайдя за кустики, переиначил подарок на свой лад: снял ‹…› [2] и отложил в сторону за ненадобностью катушку, а лесу привязал за самое последнее вершинное колечко. Узнав же, что удочку нельзя класть на воду, а следует каждый раз опускать на специально воткнутый развильник, он и вовсе к ней охладел: «Подумаешь, барыня!» — и вернулся к своей орешине, которая, по его словам, ничего не стоит, задаром растет в любом лесном овраге, с которой можно не цацкаться, класть на воду (отчего, по-видимому, и пошло народное: прятать концы в воду) и вообще оставить после рыбалки на берегу — пусть пользуются другие, а самому идти домой налегке, необремененно. Он никак не мог взять в резон, почему, за какие такие особенные достоинства японская удочка оценивается почти в сто рублей (по Ваниным меркам — дороже велосипеда), и был непоколебимо убежден, что, сколь японцы ни изощряйся, все равно лучше, легче, проще и надежней орешины им не придумать. И он готов поспорить, что поймает на лещинковый прутик больше, нежели кто-либо на японскую диковину. И это воистину так! Пока мы собирали свои сверкающие арматурой и лаком удочки, крепили к ним пулеметно трещащие катушки, продевали в колечки импортные радужные «сатурны», пока копались в пеналах, теряясь в выборе, какой из всех пенопластовых, полиэтиленовых, дутых, полых, точеных, сложнокомбинированных и празднично раскрашенных поплавков выбрать наиболее подходящий к данному водоему, да пока под каждое удилище отыщем и воткнем рогульку, да вынем из рюкзака, развернем и поставим складной стульчик, да сделаем несколько холостых забросов для отмера глубины, — Ваня, орудуя только орешиной, посвистывая кончиком с неизменным гусиным перышком на лесе, подкидывая эту несерьезную ребячливую снасть то под затопленный лозовой кустик, то в прогалы ряски и водокраса, к тому времени уже успевал набросать на траву кучку матерых карасей, похожих на важных, осанистых столоначальников.

Не пришелся ему и спиннинг со всеми его премудростями, и Ваня предпочитал ловить щук простым забросом, перебирая и вываживая затем шнур руками, как делали здешние северские щукари еще во времена Червонной Руси. И почему-то щукам больше нравился именно этот стародавний способ.

Вскоре все это Ване наскучивало, и он принимался собирать на костер сушняк, выискивать зверобой для заварки или же шел в ближайшее селение, просто так, поглядеть, чем живут люди, какие у них дома и скотина, что продают в сельпо: в особом же настроении забредал на ферму почитать бабенкам стихи, и те, сперва молчаливые и настороженные, под конец, отогревшись душой, наделяли залетного и такого пригожего карутузом свежайших яиц или трехлитровой крынкой еще теплого парного молока.

Сухой, как стручок, поджарый, дочерна загорелый, с распахнутой, сахарно сверкающей улыбкой, легкий на ногу, готовый куда-либо сбегать, принести, пособить, Ваня всегда весел, приветлив, ровен со всеми и счастлив самым обыденным, простым и бескорыстным: сиянием солнышка, ветряным шумом ракит и ощущением под собой родной тверди, исхоженной им вдоль и поперек.

А гром гремел с такою силой

По всей небесной мостовой,

Что даже молния крестилась

Дрожащей огненной рукой.

— Нет, лучше — вот! Ребята, послушайте! Может, что не так, тогда скажете.

Не опасаясь

Сил несметных,

Нацеленных куда-то

Вдаль,

Пичужка села

На ракету

И клюв почистила

О сталь.

— А? Ну как? Только честно!

— Ваня! Ты — философ!

— Нет правда, получилось? Я хотел в защиту мира…

— Еще спрашиваешь…

— Может, мне сбегать, раз так?

…И вот сегодня утром он звонил, говорил, что потерял ключ: и от насущной картошки, и от поэтического стола. Все бы ничего, да днями возвратится с заочной сессии Клава, наверняка задаст чертей. Сказал, что через часок-другой позвонит еще.

Я сходил в гараж и действительно обнаружил в багажнике Ванин походный плащик. Принес его домой и в ожидании телефонного звонка принялся выкладывать на стол содержимое его карманов. В правом попалась злополучная чеховская гайка для закидушки, которую Ваня, надо полагать, не отвинтил от проходящей через городок железной дороги, а подобрал на тряском, ухабистом грейдере. В сплюснутом газетном комке, когда я его развернул и расправил, оказались, извините, засохшие червяки. Еще там оказался малоинтересный ключ для подтягивания велосипедных спиц, два больших гвоздя непонятного назначения, клубок запутанной лески с поржавевшими крюками, а на самом дне — хлебное крошево пополам с табаком.

В левом же кармане обнаружился весьма замызганный блокнотик, из которого посыпались все те же хлебные и табачные крошки, как только я вздумал его перелистнуть. Нашелся и тот самый восьмикопеечный стерженек, надломленный и изогнутый наподобие задней ноги кузнечика, которым тем не менее Ваня исхитрялся писать свои стихи. Ну и еще — пачка неизменного «Беломора» с остатками пустых, высыпавшихся папирос. А если быть следственно-педантичным, то еще — дырка в самом углу кармана… Все! Черт возьми, неужто верно говорят: «Покажи что в твоих карманах, и я скажу, кто ты»?..

Я в другой раз осмотрел плащ и обнаружил, что еще какое-то содержимое оттопыривает внутренний нагрудный карман. Я запустил туда руку и вытащил на свет божий пластмассовые солнцезащитные очки с пришитым к ним картонным носом. Ба! Так это же знаменитый Ванин нос, о котором у нас ходят легенды! Нет, нет, об этом надо непременно рассказать!

А дело было вот как…

*

Только в этом году Ване все-таки удалось заиметь собственный транспорт. Не мопед с моторчиком, как мечталось, испускающий позади голубые кольца дыма, а всего лишь скромный велосипед. Велик был приобретен с рук по сходной цене у вполне приличной старушки. Правда, уже потом, в поездке, выяснилось, что самокат немного восьмерил задним колесом, отчего оставлял на влажном и сыпучем грунте извилистые, как бы танцующие отпечатки, из чего можно было сделать не совсем объективный вывод относительно состояния его владельца, но в остальном выглядел еще бодро и молодцевато. А тут как