Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

У непроезжей дренажной канавы, пересохшей до вязкого дна, машину остановили, выгрузили из нее все, что предназначалось для ночевки, пожали руку шоферу и отпустили его в деревню окучивать картошку, радуясь, что остаются совсем одни: водитель, конечно, надежный, преданный человек, но без него все же лучше — полная свобода!

Большой грузный Иванов бодро взвалил на себя брезентовый кряж четырехместной палатки. Петров также готовно впрягся в объемистый рюкзак, округлый от набитого скарба. Несмелому Сидорову достался общий пучок удочек да собственная цветастая авоська, в которой он носил кусок полиэтиленовой пленки от непогоды, пару закидушек, запас курева, манерку с поварской приправой и четвертинку на случай, если опять разболится зуб мудрости, который давал о себе знать почти каждую такую поездку…

Из-за этого зуба Сидорова пожаливали, старались не перегружать поклажей и общественными работами. Брали же его с собой скорее ради поддержания всеобщей бодрости, поскольку без Сидорова не над кем было подтрунить и добродушно посмеяться. Не будет же Иванов подшучивать над Петровым или Петров — над Ивановым, когда оба равновелики и по столоначалию, и по своим внеслужебным привычкам, и по степени обидчивости на неудачное слово, из-за чего Иванов (или Петров) может мрачно надуться, замолчать у костра, а потом подолгу не звонить. Другое дело — Сидоров, никак не реагировавший на словесную резвость приятелей и всегда строго, как бы внахлест, прикрывавший верхней губой нижнюю, подобно тому, как запираются у хорошего хозяина дубовые ворота. Такой створ придавал его профилю вид углубленной озабоченности, который сам собой сложился, пока он долгие годы служил привратником на одном солидном предприятии.

За канавой, которую так и не смогли одолеть вездесущие автомобилисты, начинались глуховатые непроезжие места. Некогда сведенный под морское лоно пойменный лес возродился заново, берега реки опять зачащобились ивняком и черемушником, сама же река похорошела, стала казаться таинственней и глубже из-за того только, что над ней нависли тенистые ракитовые шатры.

Едва заметная тропа промелькивала в густом прямостое дудника, который превышал человека на вытянутую руку и походил на парковые фонари с округлыми зеленоватыми плафонами соцветий.

Тучные растения таили в себе прохладу сокрытой земли и терпкие приправные запахи разомлевших шершавых листьев.

— Сидоров! Идешь? — на всякий случай спрашивал Петров, ломившийся вслед за Ивановым.

— Само собой, — откликался Сидоров, держа в поле зрения пухлый рюкзак, похожий на слоновий зад.

— Как зуб?

— В норме!

Все это бодрило, возбуждало ходоков и обостряло предвкушение той минуты, когда, сбросив наконец ношу, переведя дух, попив с ладоней хрустальной на песочке речной водицы, не спеша натянут палатку, настелют под нее пружинистого аирного листа, от которого полотняное пространство вкрадчиво наполнится тугим таинственным запахом, навевающим крепкий безмятежный сон до первого птичьего всклика.

А на вечерней заре, когда река как бы замедлит свое струение и вберет в себя все растворенные в небе позолоты, откуда-то из-за лесного коренского убережья вдруг грянут и, сплавясь в благовест, медово разольются колокольные звоны. В ответ речная гладь тотчас подернется блинцами, тихо всколыхнутыми рыбой, что от мала до велика поднимается из глубин к последнему предвечернему озарению.

— А укроп взяли? — озаботился Иванов и даже поворотился к Петрову.

— Взяли, взяли… — утерся панамой Петров. — С укропом — уха, а без укропа — рыбий суп…

— Ценная травка! — согласился Иванов. — Я тоже это заметил.

— Уха бывает только с рыбой, — не согласился Сидоров.

— Это тебе зуб мудрости подсказал?

— Я и сам знаю: нет рыбы — нет ухи.

В общем, все у них шло, как хотелось. Еще засветло на хорошем месте с песчаным спуском к воде устроили лагерь, насобирали дров, нарезали аира, после чего выбрали себе укромные сижи недалеко друг от друга, так что Петрову было слышно, как тучный Иванов, пыхтя, замешивал приманку из каши и береговой глины и даже потянуло оттуда анисовыми каплями… Петров тоже поделал себе колобков и покидал их веером вокруг своего места, чтобы рыба брала широким фронтом, сразу на все три удочки. Два удилища попрочнее он наживил пареным горохом на крупную рыбу, третьей, полегче, поизящней, японского производства, мыслил действовать, не выпуская из рук, и подлавливать мелочевку, без которой тоже не получится наваристой ухи.

Сидоров тем временем тоже определился, расположившись на открытой песчаной отмели — самом подходящем месте для закидушечника. Он распустил свою двухкрючковую закидуху с чеховской гайкой на конце, нанизал на крючки сизых, каких-то равнодушных червей, которых он насобирал тут же на лужку за палаткой под коровьими полуиссохшими лепешками.

Вообще, ничего мужик, этот Сидоров, с ним не заскучаешь, но одно в нем не нравилось: не было у него любовного отношения к снастям. Даже и поговорить с ним на эту тему как-то не получалось. Иной раз Иванов позвонит Петрову (или, наоборот, Петров — Иванову) и спросит: «Слушай, читал в последнем выпуске «На реке, на озере»? Опять дает этот Зиборов…» И пошло-поехало… И час, и другой… начали с очередной газетной байки, а ушли невесть куда, в этакие тактические и технологические рыбацкие дебри…

Да вот же наглядное свидетельство этому необратимому пристрастию: недавно Иванов купил под рыболовную оснастку пятиящичный комод. «Никаких, никаких, — сказал он жене, — это все только мое!» В верхнем ящике он сложил рыбацкие «деликатесы» — всевозможные баночки, коробочки и прочие емкости с крючками — начиная со шведских двоечек (кто представляет себе нумерацию крючков, тот сразу проникнется, о чем речь), которые, эти самые шведские номер два, столь малы и миниатюрны, что сами подпрыгивают от возбуждения и липнут к поднесенному пальцу, и кончая филиппинскими тунцовыми крючками, таинственно мерцающими своей вороненостью, и которые вполне выдержат «жигуля», если его поддеть под бампер…

Во втором ящике… Но не буду, не буду… В самом деле… Это же сколь понадобилось бы времени и бумаги, чтобы только бегло перечислить все предметы второго ящика, а вовсе даже не обрисовывать и не обсказывать все особенности и свойства этих шедевров, как того хотелось бы.

А думаете, у Петрова этого добра меньше? Нисколько! А может, даже и побольше. По крайней мере, по чистому весу. Он ведь отдал под рыбацкие бебехи весь дачный чердак!

После всего этого о чем же можно поговорить с Сидоровым, если все свои крючки он содержит в подкладке полотняного кепарика, а все мормышки — в издерганном днище заячьего малахая?..

Обустроившись, Иванов пошел посмотреть, как застолбился Петров, какое у него местечко, какие глуби, на сколько удочек собирается ловить…

Потом оба пошли навестить Сидорова: как у него…

А как у него?