Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова

Заканчивались вечерние новости. За ними следовал гигантскийрекламный блок, Арсеньев принялся бродить по каналам, тут же наткнулся на своюнедавнюю беду. Модный певец, голый по пояс, прыгал с микрофоном во рту,размахивал жидкими длинными волосенками и повторял:

«Чучело! Чучело!»

На соседнем канале известная актриса, нежная красавица,рассказывала, как ее жизнь преобразилась от использования крема из плаценты. Наследующем под звуки фуги Баха лохматая немытая цыганка с испитым лицом крутиласвечкой над голым животом какого-то мужчины.

– Потомственная ворожея Ада владеет тайнами древнейцыганской магии, которые передаются из поколения в поколение по женской линии,– пел за кадром сладкий рекламный голос.

Арсеньев вернулся к новостям, которые все никак незаканчивались, и решил больше никуда не переключаться.

К концу прогноза погоды Саня успел смести все бутерброды, ноне наелся и утешил себя тем, что перед сном много есть вредно.

Под новый рекламный блок он задумался о котлете. Это былосовсем глупо, как-то даже унизительно. Но, с другой стороны, их две, онидостаточно большие, к тому же быстро портятся.

От окончательного падения его спас шум в прихожей. ЯвиласьМарина. Судя по приглушенным голосам и тихому смеху, она пришла не одна, а сприятелем.

– Подожди, он, кажется, дома, – донесся до Арсеньева нежныйголосок бывшей жены.

– Ну, так давай с ним поздороваемся, – ответил мужскойшепот.

– Совсем не обязательно. Мы не общаемся. Саня плотнейприкрыл дверь, увеличил звук телевизора и принялся дальше бродить по каналам.Очередная кнопка перенесла его в телестудию, разрисованную великанскимибагровыми розами. Посередине одного из цветков, в маленьком креслице, восседалакруглая, как яблоко, женщина лет пятидесяти с лиловыми кудряшками.

– Я всегда одерживаю победы на любовном фронте, потому что,покоряя сердце очередного мужчины, не стесняюсь в средствах, – сообщила онапростуженным басом.

Арсеньев уже хотел сбежать на следующий канал, но тут камераскользнула по публике и он увидел знакомую резиновую физиономию ФеликсаНечаева. Помощник покойной Кравцовой сидел в первом ряду и тянул руку. На нембыл зеленый пиджак без воротника и лимонная водолазка. Ведущая предоставила емуслово.

– Настоящая женщина должна покоряться мужчине, служить ему,как рабыня, – сообщил Феликс, скорчив важную надменную морду, – подсознательнокаждая женщина стремится именно к этому. Когда она накладывает макияж, подводитглаза, красит губы, в каждом ее движении" заложен древний ритуальныйсимвол принесения себя в жертву могущественному и властному фаллическомубожеству.

– Очень интересно. И что же это за божество такое? – таращаглаза и кокетливо поправляя локон, спросила ведущая.

– Разумеется, мужчина, – оскалился Феликс, – у самокорангутанга в брачный период губы наливаются кровью, это сигнализирует самцу,что самка готова к спариванью. У женщины накрашенные губы тоже обозначаютготовность номер один. Она хочет отдаться своему божеству.

Последовал огромный рекламный блок. Саня занялся записнымикнижками и ежедневниками Виктории Кравцовой, которые давно ждали его,разложенные на маленьком секретере.

Их было совсем немного. Содержали они в основном телефонныеномера, короткие пометки о назначенных встречах, иногда попадались планысовещаний с перечнем имен и поручений, списки дел.

Кравцова пыталась втиснуть в один день кучу каких-топереговоров, встреч, презентаций, визит к зубному врачу, срочную покупкутуфель, подготовку пресс-конференции, саму пресс-конференцию, премьеру в Домекино и деловой ужин напоследок. Интересно, удавалось ей это или нет? Судя покрестикам и галочкам, поставленным напротив каждого пункта, скорее удавалось,чем нет.

"Салон – 300 долларов (пиллинг, массаж, маска – 150,парикмах. 100, руки-ноги 50); костюм 700, туфли 400, нижн. бел. 250…” и такдалее.

В начале месяца она составляла что-то вроде личнойбухгалтерской сметы, в конце подводила баланс. Правда, считала она толькорасходы, о доходах в ежедневнике не говорилось.

Мелькали еще какие-то цифры, в основном трех– ичетырехзначные, похожие на денежные подсчеты, без всяких комментариев.Безымянные столбцы цифр соседствовали с упоминаниями об очередных эфирах икрупных публикациях Рязанцева и, вероятно, касались платной рекламы и левыхжурналистских гонораров.

Иногда попадались названия каких-то лекарств, несколькодиет, то ли выписанных из журналов, то ли продиктованных кем-то из знакомых,наброски речей для Рязанцева (сами речи она писала на компьютере), перечнижелательных и нежелательных вопросов для ток-шоу, интервью и пресс-конференций.А в общем, ничего интересного.

Имена и фамилии Кравцова предпочитала сокращать, иногда доодной буквы. По частоте мельканий на первом месте была заглавная “Ж”,выведенная жирно и крупно, обведенная в кружок и, как догадался Арсеньев,обозначавшая “Женю”, то есть Рязанцева. Встречались еще “Ф”, “В”, “Т”. Скореевсего, это были Феликс Нечаев, ее заместитель, Вадим Серебряков, компьютерщикпресс-центра, Татьяна Лысенко, старший редактор.

Ничего похожего на фамилию Хавченко не попалось ни разу, нив полном, ни в сокращенном варианте. Между прочим, для ФСБ Григорий Хавченко,глава пресс-центра партии “Свобода выбора”, оставался одним из главныхфигурантов, они серьезно разрабатывали эту линию. Было известно о вражде исоперничестве между двумя пресс-центрами, партийным и думским. В кулуарныхразговорах Кравцова называла Хавченко вором и уголовником, обвиняла его в том,что он положил к себе в карман больше половины денег, полученных на последнююпредвыборную компанию. Правда, это были всего лишь разговоры, кулуарный треп.

В своих записях Вика как будто нарочно обходила стороной дветемы: входящие деньги и Хавченко. На бумаге она вообще была крайне осторожна.Видимо, не исключала, что кто-то посторонний мог заглянуть в ее ежедневники.

Впрочем, иногда она позволяла себе некоторые эмоциональныевольности в виде огромных, обведенных несколько раз, подчеркнутых тремя чертамивосклицаний: “Идиот!”, “Дура!”, “Туфта!”, “Нет!”.

К кому и к чему относились эти немые крики души, понять былоневозможно. О Кравцовой говорили разное, но никто не называл ее вспыльчивой игрубой. Наоборот, многих удивляла ее железная выдержка. Никогда она не повышалаголоса, не срывалась. Неужели для разрядки ей хватало этих безобидных вспышек вежедневнике?

Последний письменный возглас был датирован двадцать восьмымапреля. Он оказался самым длинным и содержательным: “Придурки!! Всех уволю кчерту!!!"