Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова

– Какие девки, Билл? Ты же отлично знаешь, что бумажник уменя вытащили, нигде я не шлялся, все это полнейший бред.

Макмерфи ничего не ответил, шлепнул на журнальный столувесистую пачку газет и вышел, шарахнув дверью. Андрей Евгеньевич принялсяизучать прессу. Первые полосы бульварных газет и тонких иллюстрированныхжурнальчиков украшали шикарные заголовки: “Роман русского шпиона с чернокожейжрицей любви”, “Тайна “нежного зайчика” из КГБ”, “Красный десант в квартале“Красных фонарей”.

Везде были портреты чернокожей девчонки, ее звали Муоки, онас восторгом позировала перед камерами, раздавала интервью и врала таквдохновенно, что издательство “Стомак анд систерс” готово было заключить с нейконтракт на издание книги интимных воспоминаний.

Один из журналов напечатал крупный цветной снимок, накотором Муоки стояла в обнимку с черным молодым человеком. Голову его украшалижелтые войлочные косички. Внизу пояснялось, что это родной брат Муоки, уличныймузыкант по имени Нго. Он знает много разных песен, в том числе и русские,например про девушку Катюшу.

Григорьев засмеялся. Он хохотал долго, громко изаразительно. Сначала в комнату сунулась испуганная физиономия горничной, затемявился Макмерфи.

– – Вот он, стервец, вот он, голубчик! “Поплыли туманы надрекой”! Ну конечно! А я, дурак, голову ломал, не мог понять, как, какимобразом?! – стонал Григорьев и хлопал себя по коленке свернутым журналом.

– Что с тобой, Эндрю? Кто стервец? Какие туманы? Тебенехорошо? Может, воды дать?

– Нет, ну ты посмотри, как гениально врет, это жепотрясающе! Умница девчонка, честное слово, молодец! – Он успокоился, выпилзалпом воду, поданную Макмерфи, и, взглянув на него снизу вверх слезящимися отсмеха глазами, тихо произнес:

– Помнишь, я тебе рассказывал? Вот он, нищий с желтымикосичками! Его зовут Нго. Он умеет петь “Катюшу” почти без акцента. Он вытащилу меня бумажник, а потом зашел в гости к сестренке в “Сладкую Пусси”. Онивыпотрошили бумажник, деньги взяли, права и паспорт оставили валяться. Когданагрянула полиция, она выдумала про клиента, чтобы не выдать брата, а когдапоняла, какой дикий это вызывает интерес, не растерялась, стала сочинять дальшеи заработала себе такую славу, о какой и мечтать не могла в своем борделе.Теперь у нее начнется новая жизнь. Разбогатеет, глядишь, книжку напишет: “Как ялюбила русского шпиона”, что-нибудь в таком роде. Издательство забацаетрекламную компанию, получится бестселлер. Проститутка из “Сладкой Пусси” станетзнаменитой писательницей. Поистине Америка страна великих возможностей! Нам довас далеко.

– Успокойся, Эндрю, бестселлера не выйдет, она не умеетписать по-английски, – пробормотал Макмерфи, – а вам до нас не так далеко, каккажется. Что касается уличного певца Нго, так мы все это уже давно вычислили, ипро бумажник, и про “Катюшу”.

– Стало быть, твоему руководству известно, что я ни по какимдевкам не шлялся. Зачем же вы допустили? Почему не пресекли это публичноедерьмо в самом начале?

– Мы живем в демократической стране, Эндрю. Свобода, она идля дерьма свобода, ничего не поделаешь. Ладно, хватит об этом. Успокойся.Скандал пошумит и стихнет, его забудут, начнется следующий. Ты же знаешь, этобесконечный процесс. Тебе надо привести себя в порядок. Ты плохо выглядишь.Оброс, не бреешься. Я пришлю парикмахера, тебя красиво подстригут. Завтра утебя пресс-конференция и несколько прямых эфиров. Пора выходить из подполья. Тызаявишь, что попросил в США политического убежища, а история про твои визиты в“Сладкую Пусси” – наглая фальсификация, состряпанная КГБ.

– Но как же? – Андрей Евгеньевич растерянно кивнул на газетыи журналы, раскиданные по ковру. – Нужны доказательства, что я действительноне…

Макмерфи усмехнулся, весело подмигнул и, как фокусник,вытащил из-за спины коробку с видеокассетой. Через минуту на экране телевизоравозникло темное лицо девушки по имени Муоки. Григорьев в первым момент не узналее. На снимках в желтой прессе она была сильно накрашена, буйные негритянскиекудри уложены в замысловатую прическу, плечи голые, грудь почти голая, в ушахгигантские серьги, на шее блестящая бижутерия.

На пленке она выглядела совсем иначе. Глухой черный свитер свысоким горлом, волосы приглажены и стянуты сзади в скромный хвостик, никакогомакияжа, никаких украшений. Срывающимся, дрожащим голосом она поведала, как еешантажировали злодеи из КГБ, угрожали устроить высылку из страны, искалечить,даже убить. Подкинули документы, заставили рассказать полиции и журналистам то,что она рассказала. Английский ее был настолько ужасен, что внизу бежала строкасубтитров.

– Мне жалко этого человека, хотя я никогда его не видела, –говорила она, глядя в камеру испуганными детскими глазами, – я поняла, что емухотят сделать плохое только за то, что он выбрал свободу, сбежал изкоммунистической тюрьмы. Но у меня не было выхода. Я люблю Америку, самуюлучшую страну в мире. Я не хочу, чтобы меня выслали. Я не хочу стать калекой,мне страшно умирать, мне всего лишь восемнадцать лет. А эти люди из КГБспособны на все. У них нет сердца.

Надо отдать ей должное. Подробности о шантаже и угрозах онавыкладывала не менее вдохновенно, чем предыдущую сказку.

– Ну вот, – ухмыльнулся Макмерфи, вытаскивая кассету, – шоупродолжается. Завтра твой дебют, потом сразу ее выход, на бис, так сказать.Чтобы ты немного взбодрился, я приготовил для тебя маленький подарок. – Ондостал из кармана и протянул Григорьеву глянцевый конверт, на котором былнарисован симпатичный белый зайчик с розовыми ушками, а над ним кудрявымизолотыми буквами написано: “Привет, папочка!"

Внутри оказалось Машино письмо и фотография. Снимок былнемного измят, уголок надорван. От письма исходил едва уловимый запах каких-тосладких индийских благовоний, запах борделя.