Юрий Никулин. Война. Арена. Кино. 100 лет Великому Артисту - Михаил Александрович Захарчук

Многое из рассказов Дмитрия Сергеевича звучало для нас просто неправдоподобно. На что только не шли клоуны, чтобы вызвать смех у публики! Тот же Рибо – это был его первый трюк, – появляясь в манеже, показывал публике свой большой кулак и потом засовывал его целиком в рот. Зрители смеялись. «Уродство», – сказали бы мы сегодня.

– И у него был такой большой рот? – спросил я.

– Да нет, – ответил Альперов. – Рот вообще-то большой, но он еще специально сделал операцию – разрезал углы рта примерно на полтора сантиметра, что было не очень заметно, но зато давало возможность засунуть весь кулак.

Многое из услышанного я уже читал в книге Альперова. Во время беседы я напомнил Дмитрию Сергеевичу один из эпизодов, рассказанных в ней. Он прямо засветился.

– Так вы читали мою книгу?

– Да, конечно. И она мне очень понравилась.

Я очень жалею, что не взял тогда на встречу с Альперовым его книгу и не попросил ее надписать. Узнав в учебной части домашний телефон Альперова, первого мая 1947 года я решился ему позвонить.

– Слушаю, – сказал он своим зычным голосом.

– Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич. С вами говорит студиец из цирка.

– Слушаю вас, что вы хотите?

– Хочу вас поздравить с праздником Первого мая и пожелать вам доброго здоровья.

– То есть как? Просто поздравить, и все?

– Да, поздравить и пожелать вам доброго здоровья. И все.

После праздников он пришел к нам в студию и спросил с порога:

– Кто мне звонил Первого мая?

Я встал и сказал:

– Это я, Юрий Никулин, вам звонил.

– Спасибо вам большое. Вы знаете, я думал, что это розыгрыш. Ведь из цирка меня никто и никогда с праздником не поздравлял. Поэтому я не сомневался, что это розыгрыш.

И после этого он начал рассказывать нам о розыгрышах, которые бывали раньше в цирках.

Умирал Альперов тяжело. Кто-то, не подумав, послал ему приглашение в цирк на открытие сезона. Он плакал, кричал: «Я хочу пойти на премьеру!» А сам не мог даже встать. Прощались мы с ним на манеже. Это была первая панихида, которую я увидел в цирке. Посреди манежа на возвышении стоял открытый гроб. Рядом на стульях сидели близкие Дмитрия Сергеевича. Свет притушен, только один прожектор освещал лицо Альперова, и тихо-тихо играл оркестр. Мне все казалось, что Альперов сейчас встанет и скажет: «А вот помню, в цирке Чинизелли…». В тот же вечер после похорон Альперова в цирке шло очередное представление. Манеж был ярко освещен, гремела музыка, и у меня никак не укладывалось в сознании, что несколько часов назад здесь стоял гроб и все плакали, а сейчас все смеются».

Именно тогда Юрию Никулину вспомнился самый пронзительный рассказ великого клоуна Альперова о другом великом клоуне, Киссо. Тот работал до революции в Киеве. Выходил из-за форганга – это такой занавес в проходе – на манеж и важно шествовал мимо специально выстроенной шеренги униформистов. Пристально, словно на параде, рассматривая каждого, останавливался перед последним – маленьким и толстым. И вдруг хихикал оттого, что видел перед собой такого смешного человека. Но как бы стесняясь своего смеха, отворачивался в сторону. Потом, не выдерживая, вновь смотрел на толстого униформиста и уже смеялся по-настоящему. И публика, вслед за ним, тоже начинала хохотать. Так возникал массовый заразительный смех, как возникает в толпе зевание, если кто-то один начинает его методически проделывать. В финале этого повального хохота Киссо падал на опилки, как бы понарошку теряя сознание. Те же униформисты взгромождали его на носилки и уносили с манежа. Когда его проносили мимо толстенького униформиста, Киссо приподнимал голову, пристально смотрел на него, тонким голосом издавал протяжное «и-и-и…» – и падал в изнеможении на носилки. Публика неистовствовала.

На одном из выступлений Киссо, как всегда блистательно исполняя свой коронный номер, довел зал до исступленного хохота. И как всегда, упал на ковер. Его положили на носилки и понесли за кулисы. В момент, когда требовалось приподнять голову, чтобы в последний раз посмеяться над толстым униформистом, Киссо этого не сделал. Он умер на ковре от величайшего физического и душевного напряжения.

«Таков цирк, – заключал Альперов. – Он требует от своих служителей всего, включая и их жизни».

Сам Дмитрий Сергеевич ушел из жизни, не дожив девяти дней до своего пятьдесят второго года, как бы подтвердив собственные слова.

Среди профилирующих дисциплин в студии считалась и акробатика. Вел ее заслуженный деятель искусств РСФСР Николай Лаврентьевич Степанов – по-своему легендарный человек в столь необычной профессии. В детстве увлекался спортом. Потом влюбился в цирк. Стал слушателем курсов «Искусство движения». Окончив техникум циркового искусства (ныне Государственное училище циркового и эстрадного искусства имени М.Н. Румянцева (Карандаша), пришел на арену. Когда началась война, написал пять заявлений с просьбой отправить его на фронт. Учился в школе связистов. Участвовал в Сталинградской битве, освобождал Украину, Прибалтику, Польшу. Награжден двумя орденами и пятью медалями. Демобилизовавшись, Степанов вернулся в цирк режиссером. Потом стал преподавателем. Подготовил более сотни великолепных акробатов для цирковой арены. Восемьдесят две цирковые программы он украсил собственными номерами. Среди них – выступления акробатов Солохиных, эквилибристов на моноцикле В. Карпи и Л. Орловой. С именем Степанова неразрывно связан выпуск таких крупных работ, как «Балет на льду», «Молодежный коллектив», первый и второй коллективы «Цирк на льду», «Цирк на воде», «Цирк лилипутов». Конструкции многих цирковых снарядов – это тоже громадная заслуга Николая Степанова. Имел двадцать патентов на изобретательство. Отметился он и в отечественном кинематографе, сыграв… Вия в одноименном и первом советском фильме ужасов.

…На занятиях по акробатике Никулину приходилось нелегко. Упражнения, которые заставлял выполнять педагог, требовали физически развитого тела, а этим Юра с детства не мог похвастаться. Худой и длинный, он элементарно не мог переворачиваться в воздухе. Но к любым занятиям в студии относился с величайшим прилежанием. Поэтому Степанов очень часто его хвалил и даже ставил в пример, только очень уж оригинальным способом. Он говорил нерадивому студийцу: «Вот, смотри на Никулина: и нескладный, и долговязый, и хилый, а освоил кульбит, фордерш-прунг, подъем переворотом. А ты с такими хорошими данными – тюфяк тюфяком!»

Техника речи, которую вела бывшая артистка Московской эстрады Татьяна Мравина, тоже давалась Никулину с трудом. Он постоянно получал замечания от преподавательницы: то она сетовала на его ужасную дикцию, то сердилась, что он говорит в нос. Но больше ее раздражала периодическая забывчивость студийца. Но, как уже говорилось, Никулина на студенческой скамье отличало необыкновенное прилежание. Он учился без дураков и самым настоящим образом. Поэтому, когда Мравина задала