Юрий Никулин. Война. Арена. Кино. 100 лет Великому Артисту - Михаил Александрович Захарчук

– Володя, это Юра! Володя, это… Юра, родненький, ты где?

Но отец уже отобрал трубку и заговорил с сыном, как будто тот и не покидал дома на семь лет:

– Жаль, что поезд поздно пришел, а ведь сегодня играют твои на «Динамо» со «Спартаком». Матч обещает быть очень интересным.

В отцовской интонации явно проскальзывало сожаление. Страстный болельщик, он, конечно же, собрался на матч и откровенно огорчался тем, что придется его пропустить. Сын, тоже неравнодушный к футболу, нашелся с решением проблемы:

– Папа, ты езжай на стадион и жди меня у Южной трибуны на контроле после первого тайма.

– Сынок, это замечательно! Ну, я помчался.

А у ворот дома его ждала мама. Семь лет не видев самого родного на свете человека, Юра заметил на осунувшемся ее лице следы тяжелой жизни. Волосы поседели, и лишь большие глаза светились большой радостью. Собака Малька узнала своего хозяина сразу и не скрывала щенячьего восторга. Вскоре появился школьный друг Шура Скалыга, тоже недавно вернувшийся из Венгрии. Выпили по рюмке, наскоро закусили и помчались на стадион «Динамо». Юра сгреб сутулого и худого отца в свои широкие объятья, а Скалыга радостно кричал:

– Глядите! Глядите, ребята! Они всю войну не виделись! Он вернулся! Это отец и сын!

Счастье встречи дополнилось радостью победы любимой команды – «Динамо» выиграло со счетом 5:0. Как впоследствии оказалось, это была самая крупная победа клуба за всю историю 206 матчей между популярными столичными клубами.

После матча отец достал коробку «Казбека». Вынул одну папиросу, на которой красовалась надпись: «9 мая 1945 года».

– Вот, сынок, я дал себе слово, что докурю ее, когда ты возвратишься домой.

За ужином сидели почти все соседи и по квартире, и по дому. Шестнадцатиметровую эту комнату родителям дали после письма батальонного комиссара 115-го полка майора Спиридонова, который лично ходатайствовал перед райисполкомом и райвоенкоматом о том, чтобы родителям отличного бойца старшего сержанта Никулина улучшили жилищные условия. В сравнении со старой девятиметровой комнатушкой эта казалась Юре огромной. Отец продемонстрировал трюк, выученный собакой Малькой.

– Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога! – произносил он монотонным голосом. Малька забиралась под подушку и замирала. При словах «Отбой воздушной тревоги!» собака выскакивала из-под подушки и начинала с радостным лаем носиться по комнате.

Далеко за полночь все наконец угомонились. Юра лежал в своей кровати. Теребил Мальку за ушками и думал о том, что вот животина помнит войну и воздушную тревогу. Люди тем более их никогда не забудут, не должны забыть. А ему предстоит привыкать теперь к мирной жизни.

ОПЕРЕЖАЯ ВРЕМЯ

Как-то захожу я в гримуборную Никулина и Шуйдина, которую они оба упорно именовали гардеробной, и застаю там Юрия Владимировича, одиноко слушающего на кассетнике песенку «Рулатэ» в исполнении Гелены Великановой. Заметив мое удивление, клоун сказал:

– Шлягер, конечно, так себе, но зато он – про войну, про любовь и… про меня.

– Положим, любовь там еще усмотреть с трудом, но можно, а все остальное – увольте.

И тогда Никулин рассказал: «Случайно встретив мою бывшую одноклассницу, мама дала ей номер моей полевой почты, и девочка мне написала коротенькое письмо. Что-то типа горжусь тобой, защитником. А я вот поступила в институт иностранных языков. Ну и еще что-то по мелочи сообщила. Но письмо то меня очень, как бы сказать, растревожило и взволновало. Перечитав его пару раз, я уже знал наизусть и откликнулся на него большущим посланием с поэтическими цитатами и все такое прочее. Письмо для солдата всегда больше, чем письмо. Я, помнится, обдумывал каждую фразу, изощрялся в остроумии, на полях сделал несколько рисунков из моей армейской жизни. Естественно, что, получив такое послание, удивленная одноклассница и ответила мне уже со многими подробностями. Так между нами завязалась переписка, длившаяся до последнего дня моей службы. В одном из писем она прислала мне свою фотографию, сделанную в ателье. И показалась мне сказочно красивой. Раньше в моем фанерном черном чемоданчике самое почетное место занимал снимок футбольной команды московского «Динамо». Дай бог памяти: вратарь Фокин; защитники Радикорский, Чернышев; полузащитники Лапшин, Палыска, Качалин, Елисеев, Блинков; нападающие Семичастный, Якушин капитан команды, Соловьев, Дементьев, Назаров, Бехтенев, Трофимов, Пономарев. Снимок любимой девушки, а с некоторых пор я ее и считал любимой, потеснил футболистов. Она вышла на крышке чемоданчика на первое место. Временами я писал бывшей однокласснице, поставив ее портрет перед коптилкой. Смотрел на него и писал о том, что скучаю без нее, что ее письма для меня всегда удивительная радость и слаще всякой халвы. За полгода до демобилизации дрожащей рукой вывел: «Целую крепко».

Старшина, увидев фотографию на крышке, поинтересовался:

– Твоя, что ли, невеста?

Я смущенно кивнул головой.

– Ничего, шустренькая, – заметил он и оказался прав.

На следующий день после приезда я позвонил своей любимой. Мы встретились у Елоховского собора.

– О Юрка, ты совсем стал взрослый, – сказала она, как мне показалось, с радостью. Мы долго гуляли. О чем говорили – не помню. Потом в ее парадном подъезде я неловко ее поцеловал. И получил нелестный отзыв насчет усов. Первый раз, на двадцать пятом году жизни, поцеловал девушку. Мы потом встречались ежедневно. Я познакомил ее с родителями. Она им понравилась. Догадливый дядя Ганя спросил:

– У тебя, как я вижу, все серьезно: жениться будешь?

Я ответил, что не прочь сделать предложение, но жить-то нам негде.

– А мы тебе вашу бывшую маленькую комнату оформим. На первые времена сгодится.

Я от радости расцеловал добряка дядю Ганю.

Вечером на той же лестничной клетке, где впервые поцеловал одноклассницу, сделал ей предложение. И сразу заметил на ее лице растерянность. Она засуетилась и сказала:

– Ты папе моему очень нравишься. Приходи завтра, я тебе все скажу.

На следующий день она, глядя в лестничные ступеньки, сообщила, что любит меня, только по-дружески. А через неделю выходит замуж. Он летчик, и они дружат еще с войны. Просто раньше не решалась сказать, жалея меня. Поцеловала меня в лоб и добавила:

– Но мы, надеюсь, останемся друзьями…

Потом мама с папой меня утешали, а дядя Ганя отрубил:

– Да плюнь ты на нее! Еще лучше встретишь. Сейчас, после войны, мужики, знаешь как нарасхват. И учти, в случае чего, комната у тебя есть.

Так что эта «Рулатэ» – точно про меня. Во-первых, песня финская, а у меня война была финская. Во-вторых, все долгие дни и ночи другой войны мне скрашивали ее письма. А в‐третьих, правильно в песенке поется: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».