Золотая чаша - Генри Джеймс

2

Снова Америго отсутствовал, а она сидела, ходила по комнате без него – теперь, когда он был в доме, она уже не запрещала себе двигаться. Все равно ее не покидало ощущение, что он рядом и что она словно заново увидела его – довольно странный эффект для людей давно женатых.

Всего пять дней прошло с тех пор, как они виделись в последний раз, но когда он только что стоял перед ней, Мегги казалось, будто он возвратился из каких-то далеких стран, из долгого путешествия, полного опасностей и невзгод. Он всегда по-новому интересен ей – что же это значит? Попросту говоря, то, что ей посчастливилось выйти замуж за человека, ослепительного во всех отношениях. Старая, старая история, но для Мегги она светилась правдой, словно чудесная фамильная реликвия, портрет далекого предка, на который после долгого перерыва смотришь почти с удивлением. Ослепительный находился на верхнем этаже, Мегги – на нижнем; были и другие тонкости выбора и принятия решений, которых потребовал ее сегодняшний демарш, притом и равновесие требовало неусыпной заботы… И все-таки никогда еще она не чувствовала себя настолько всепоглощающе замужней, с бесконечной покорностью осознающей присутствие властелина своей судьбы. Он может делать с нею все, что хочет; собственно говоря, именно это и происходило в настоящую минуту. «Что он хочет»… что он на самом деле хочет – вот, пожалуй, единственная неизвестная величина среди высокой гармонии, знакомых имен и привычных обсуждений. Для Мегги довольно было одного: чего бы он ни хотел, он это наверняка получит. С полнейшей покорностью, без тени сомнения Мегги отдавала себе отчет в том, что он только что одним-единственным намеком сумел привести ее в состояние трепетного восторга. Если возвратился домой усталый после долгого дня, то ведь трудился он в буквальном смысле слова ради нее и ее отца. Они вдвоем сидели спокойно дома, рядышком с Принчипино, все трудности жизни решались без них, скучные дела отсеивались, в доме царил покой именно потому, что другие держали оборону и сражались с ураганами. Америго никогда не жаловался – как, собственно, и Шарлотта, – но сегодня Мегги вдруг поняла, чего не понимала прежде: добросовестное выполнение ими, согласно их представлению о подобных вещах, своих светски-представительских функций означало жизнь в упряжке без минуты отдыха. Ей вспомнилось, как Фанни Ассингем когда-то говорила, что они с отцом вовсе не живут, не знают, что с собой делать и что другие могут сделать за них, и вместе с этим до нее словно долетело эхо давнего разговора в «Фоунз» долгим сентябрьским днем, под деревьями, когда она процитировала отцу авторитетное суждение Фанни.

Ей и раньше приходило в голову, что тот случай можно считать первым шагом к более разумному устройству их жизни. Именно с этой минуты отчетливо прослеживалась цепочка причин и следствий. Так много разных событий, и в первую голову – женитьба отца, проистекли из приезда Шарлотты в «Фоунз», а ее приезд, в свою очередь, проистек из того памятного разговора. Но что, пожалуй, в свете этих сопоставлений выступало ярче всего, так это впечатление, что Шарлотту словно бы «принаняли», как говорят слуги о временно приглашенных помощниках по дому, поскольку они с отцом пошли на поводу постороннего мнения – мол, если их семейная повозка поскрипывает и застревает на ухабах, то лишь по причине отсутствия полного комплекта колес. На трех колесах, так сказать, далеко не уедешь, а Шарлотта с первой же минуты своего появления взяла на себя и замечательно успешно выполняла роль четвертого колеса.

И сразу же экипаж покатился необыкновенно гладко, а теперь еще, для довершения картины, Мегги стало окончательно ясно, что с нее самой была снята всякая нагрузка. От нее в качестве колеса требовалось одно: оставаться на своем месте; всю работу выполняли другие, она же совершенно не чувствовала груза и даже, нужно признаться, почти совсем не вращалась. Мегги задержалась перед очагом, может быть созерцая открывшееся ей видение, принявшее в конце концов абсурдную, фантастическую форму. Возможно, ей бросилось в глаза, что одни лишь Америго с Шарлоттой тянут семейную карету, в то время как они с отцом вместо того, чтобы подталкивать сзади, удобно расположились внутри и тетешкают Принчипино, указывая ему из окна на окружающие пейзажи и демонстрируя его самого, словно маленького инфанта королевской крови, а все труды переложив на плечи других. Эти образы смущали Мегги; снова и снова останавливалась она перед огнем и каждый раз после этого резким движением срывалась с места, как человек, которого осенило внезапное озарение. Наконец, пристально вглядываясь в воображаемую картину, Мегги увидела, как сама она неожиданно выпрыгивает из кареты – от такого удивительного зрелища глаза ее широко раскрылись и сердце сделало перебой. Она смотрела, словно поступившая так – не она, а какая-то совсем другая девушка, и напряженно ждала, что же последует дальше. Незнакомая особа приняла решение – очевидно, в ней давно уже накапливался некий импульс, в конце концов потребовавший разрядки. Но как осуществить принятое решение? И в частности, как поступит незнакомка на картине? Мегги огляделась, стоя посреди комнаты, как будто вышеописанные события разворачивались именно здесь. Тут снова отворилась дверь, и для Мегги стала ясна по крайней мере форма, в какой явилась первая возможность для каких бы то ни было поступков.

Вошел муж, он опять стоял перед ней, свежий, прямо-таки сияющий – весьма утешительное зрелище. Изысканно одетый, умащенный благовониями, полностью готовый к обеду, он улыбался, словно радуясь окончанию досадной задержки. Было так, словно ее последующие действия зависели от того, как он будет выглядеть, и теперь она видела, что – хорошо. Оставалось еще какое-то крошечное напряжение, но оно прошло еще быстрее, чем при первом его появлении. Он уже протягивал руки ей навстречу.

Миновало несколько часов. Мегги все это время словно возносилась ввысь на волне теплого прибоя, скрывшей от глаз всяческие камни преткновения. Источником этого чувства было то, что она на какое-то время снова обрела уверенность, она знала, что ей следует делать. Весь следующий день и еще следующий ей казалось, что она знает. У нее был план, и она радовалась своему плану, в основе которого лежало озарение, ставшее кульминацией ее тревожных раздумий возле очага. Оно пришло к ней в виде вопроса: «А что, если это я покинула их? Что, если я чересчур пассивно принимала наш причудливый образ жизни?» Теперь она будет вести себя совсем иначе по отношению к Америго и Шарлотте, она найдет для этого способ, никак не связанный с их способом трудиться