должен бы решить, являются ли магические силы реальными в том смысле, что даже нормальный разум цивилизованного человека (например, Крукса, Лоджа, Рише) не может избежать этой иллюзии, то есть должен решить, являются ли они реальными в другом смысле. Кажется, что, в сущности, автор принимает вероятность паранормальных феноменов, а в некоторых случаях даже считает их реальными, но он все же не отвергает окончательно тезис о «неизбежной иллюзии». И, однако же, он говорит то об «эффективной и в некотором смысле [каком?] строго экспериментальной стороне»[438] магических практик, то об их «экспериментальной, или, если хочется, псевдоэкспериментальной легитимности» (но тогда, если магия основывается на псевдоэкспериентальных базах, то мы возвращаемся к старому тезису об иллюзорности магии), то, наконец, о «незаслуженном обобщении некоторых фактов». Но это не единственная сложность, которая встречается у Лероа. Основы магии не состоят исключительно из паранормальных явлений: психическое путешествие шамана к небесам или в подземелье, плоскость реальности
ngwel, на которой растягивается бо2льшая часть запутанной сети соучастий, действия, выполненные во сне, но ощущающиеся реальными и т. д. – все это не может войти в сферу «экспериментальной» магии, в смысле «позитивности» фактов и событий, которые вера считает реальными. Таким образом, понятие магии становится сложным и противоречивым, так, с одной стороны, магия должна основываться на позитивных фактах (ясновидении, телепатии и т. д.) а с другой – бо2льшая ее часть совершенно безосновательна: магический человек будто бы наблюдает определенные явления лучше цивилизованного человека, вплоть до того, что допускает существование некоторых феноменов, которые наша наука, несмотря на совершенство ее техник исследования, потеряла и не может вновь обрести, но одновременно магический человек – это фантазер, погруженный в атмосферу сна, безумец, «непроницаемый по отношению к опыту». Эти погрешности, сложности и противоречия объясняются тем, что Лероа не провел предварительного анализа форм магической реальности, и прилагает категорию суждения о «реальности», не обладая критическим взглядом на проблему. Имеет смысл обратить внимание на изначальную погрешность его труда. Отталкиваясь от догматического предположения о «мире данном и гарантированном» как мире единственно возможном, и от
данности как единственной формы реальности, которую присутствие может испытывать, отношение к проблеме магических сил может быть только двух основных типов: либо подобные силы отрицаются или даже не принимаются во внимание, либо они могут быть приняты, но при условии включения их в рамки
нашей природы, и только если их можно рассматривать как данность, включенную
pleno jure [439] в сферу влияния современной науки. В первом случае этнологическое исследование занимается психологическим объяснением заблуждений, иллюзий и галлюцинаций, связанных с магией, или, следуя дороге, проложенной прелогизмом, пытается определить «ментальную структуру», которая обуславливает магическую непроницаемость по отношению к опыту. Во втором случае этнологическое исследование занимается экспериментальной теорией магии и экзаменом более ли менее приемлемых выводов, к которым пришла магия, «наблюдая» паранормальные явления. В первом случае
наша полемическая непроницаемость по отношению к магическим переживаниям и их историческим формам реальности переносится на непроницаемость магии по отношению к реальности нашего мира, которая вознесена в статус парадигмы. Во втором случае данность
нашей природы неукоснительно вменяется магическим силам, а наш исторически обусловленный способ присутствия в мире и способы наблюдения за ним переносятся на магическую цивилизацию. Как в первом, так и во втором случае, мы совершаем
насилие, так как в обоих случаях мы представляем себе, наперекор ходу истории, что перед нами некая сформировавшаяся ситуация, хоть этого еще и не произошло, и насильно вменяем
данность исторической эпохе, которая ею еще не обладает. Это насилие зависит от предубеждения о данном и гарантированном мире как единственно возможном, о безопасном присутствии как единственно реальном, о данности, как единственной форме реальности, которую может испытывать присутствие: но именно это предубеждение должно стать проблемой, если мы хотим превозмочь полемические установки, ограничивающие наш историографический горизонт и мешающие нам «понять» магический мир.
Эта фундаментальная ошибка установки ясно видна в анализе, который Фиркандт посвятил «успешности» магических операций. Фиркандт различает разные случаи, при которых магическое действие может иметь «успех», среди которых: а) успех обусловлен выбором удачного момента для действия. Когда туземцы Дакота танцуют, чтобы поторопить возвращение буйволов, их действия окажутся успешными, так как рано или поздно буйволы вернутся; похожим образом маги проводят метеорологические практики с большой осмотрительностью, то есть, только когда маг, полагаясь на опыт, может более или менее надеяться на желаемые метеорологические изменения; б) естественная эффективность угрозы: некоторые магические ритуалы имеют своей целью проклятие либо угрозу и могут иметь реальный эффект, то есть страх может парализовать врага. Таким же образом крики и шум могут испугать зверей; дикий воинственный танец перед началом схватки может испугать врага, предопределив победу, а личности, способные к «сглазу», могут обладать настоящим влиянием; с) предчувствия могут сбываться: в некоторых случаях имеет смысл прибегнуть к сновидению с целью проверить тот или иной план действий, «так как во сне может иметь место некоторое знание самого себя, бессознательная оценка pro и contra[440], сгущение и объединение, удовлетворяющие всевозможные надежды: предрасположение, в свою очередь, предрасполагает к успеху», и в целом стимулы из окружающей среды могут внушить определенное поведение; d) внушающие влияния: в целом предрасположение может повлиять на поведение, в частности, позитивная предрасположенность и уверенность в успехе магического действия содействуют успеху в действительности (например, эффективность внушающей терапии колдунов), негативная предрасположенность может, наоборот, привести к параличу (эффективной смерти, которая настигает жертву сглаза или нарушителя табу)[441]. Из этого списка ясно, что Фиркандт совсем не берет в расчет паранормальные формы реальности, ни успехи на уровне ngwel, то есть в плоскости реальности, которая для нас больше не существует с культурной точки зрения (если не считать некоторые сомнительные, случайные и маргинальные формы, в которых он время от времени возвращается). Фиркандт формулирует свое суждение и свои интерпретации, считая «успехом действия» только тот успех, что мы можем наблюдать на плоскости исторически определенной реальности, свойственной нашей культуре: любые притязания на успех оцениваются согласно западной парадигме эффективного действия. В частности, недостаток всех тех интерпретаций, что прибегают к внушению, состоит в предположении, что «внушаемый» движется в плоскости действительности во всех отношениях ложной (что подразумевает, будто бы не подвластный внушению движется в плоскости, во всех отношениях истинной). Таким образом, магически мир подвергается неустанному искажению. Магическое повествование постоянно оказывается объектом манипуляции на службе у скрытой полемики: с одной стороны, избегается неудобная проблема паранормальной реальности, с другой, необходимо все-таки признать некоторую сознательную изобретательность магического оператора, удобный момент для действий, умелое использование естественного опыта, психологические эффекты угрозы на «внушаемых» и т. д.
