Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

– «Зачем усомнился, маловерный? Ведь Я же сказал заранее, что в мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир, что претерпевый до конца спасется, что не будьте подобны тем, кои во время (счастья) веруют, а во время напасти отпадают, что Я с вами до скончания века.

И вдруг самому мне странно становится: как это я мог отдаться унынию? Ведь сила наша – Христос, Который претерпел страшные страдания, ужасную смерть и кончил тем, что все это победил Своим воскресением, предрек и обещал и верным последователям Своим ту же победу. Ведь эта побеждающая Сила с нами!

О, ничего не боюсь! Пусть все силы ада идут на нас! пусть мы останемся «малым стадом», но слов Спасителя: «Не бойся: Я с вами» никогда не забудем. Прочь, прочь, уныние! Дай место вере, надежде и любви!

– «Аминь», – кто-то говорит в душе.

И мир снисшел в сердце, и снова улыбка на лице… Слава Тебе, Господи, за все в нашей жизни! Какое счастье, что мы христиане!

Я послал великой княгине телеграмму, а потом написал и письмо: не мог удержаться. Ведь горе-то, горе какое! Сколько раз она утешала нас на войне и близких наших! Мог ли молчать я, христианин и священник, когда она сама оказалась в таком ужасном несчастии? Вообще, мне кажется, теперь, когда по какому-то беззаконному праву злодеи кричат и доставляют обиды и скорби нашему христианину государю и его царственной семье, нам ли, пастырям Церкви, молчать в такое время?

Эй, православные русские люди! Пойте громче, всей грудью пойте «Боже, царя храни», так, чтобы земля дрогнула, чтобы затрепетали злодеи, изменники святой присяге! Составляйте адресы, пишите письма, шлите их к государю-страдальцу, идите сами к престолу его со словом сочувствия, клятвы в верности, утешьте печальника нашего, отца отечества! Утешьте скорее, скажите Ему, что отбросите теперь традиционные наши «авось», «небось» да «кое-как», а всеми силами возьметесь за Христово, государево и русское дело! Пора! Обыщите все уголки в земле Русской, найдите крамольников, злодеев гнусных! Ищите все, все, у кого не умерла еще русская душа! Вразумляйте их и, если не подействует, отдавайте их на суд Божий и правосудие человеческое! Помогайте своему государю! Очистите предварительно и свои души от внутренних злодеев, грехов лютых, сердечным покаянием, омойтесь слезами и молитвой! И тогда возрадуется Господь наш, утешится скорбный царь наш: мир, правда и счастье воцарятся в земле нашей.

Простите: опять вылилась душа моя…

11–12 февраля

На 8 февраля пришелся 40-й день смерти наших убитых под Инкоу героев. Но 3-й эскадрон был занят; почему панихиду пришлось отложить на сегодня.

Утром мы с Михаилом верхами поехали в д. Тадзеин. Ветер в лицо, пыль. Невольно припомнился набег на г. Инкоу, когда от ужасающей пыли, казалось, вот-вот мы задохнемся или ослепнем.

– «Ох, батюшка, говорит Михаил: ввек не забуду я этого похода. И как это мы целы остались? Бог сохранил! Если вернусь живым домой, будет, что вспомнить. Помните, как мы подходили к Инкоу, и особенно, когда ночью отходили назад? Я скакал за Вами, а в голове так и стучит: вот сейчас на какой-нибудь канаве полетим».

Действительно, памятна эта ночь под 31 декабря. В 9 часов вечера мы пошли обратно от Инкоу, и, чтобы не затормозить движения идущих сзади колонн, нам пришлось верст десять ехать наравне с солдатами рысью, а иногда и галопом. Ночь. Хотя и луна, но тучи пыли окутали все и всех мраком. Нужно было стараться не оторваться от своих, а между тем хвоста передней лошади не было видно. Что под ногами: дорога, борозда или канава, не разберешь. А ехать нужно и непременно рысью. Ведь отстать нельзя и некуда: впереди, сзади, кругом все едут, едут – всадники, артиллерия, транспортные мулы и лошади. Лицо горит: глазам прямо больно от пыли, а зрение все сильнее напрягаешь вперед. Левая рука замерзла, держа повод; правой стараюсь поддерживать на груди св. Дары. В душе одна мысль: Господи, сохрани.

И сохранил Спаситель: глубокие борозды, валяющиеся на дороге камни, разные предметы – все моя лошадка вовремя перескакивала. Особенно испугался я на одной канаве. Ехали прямо по полю. Вдруг лошадь едущего впереди всадника как будто взвилась на дыбы, шарахнулась и исчезла. Не успел я моргнуть, как и моя лошадка сразу вскочила на холм. А за ним глубокая канава, и в ней лежит упавшая уже туда белая лошадь из транспорта. На мгновение остановился мой конь. Думать некогда: ведь сзади нагоняют. Помню, крикнул я «но!» и – на другой уже стороне: перепрыгнул. Слава Богу, и Михаил тоже перескочил. Как же облегченно вздохнул я, когда наконец скомандовали «шагом»! Затем подъехали к реке Ляохе. Сырость, ужасный туман, влага обильно покрыла нас. И вот ручьи черные-грязные от пыли потекли по нашим лицам. А подрясник мой покрылся такими интересными узорами, что, кажется, теперь уже никакие химические чистилища не помогут.

– «Да, говорю я Михаилу: помню все, не забыть… Слава Господу, что пережили».

Едем рядом с конно-железной дорогой. Дорогу эту давно уже проложили на несколько десятков верст по всему фронту наших войск. По ней ходят платформы, нагруженные пушками, снарядами, разными припасами, материалом; на позициях и раненых на них же кладут. Везут платформы лошади, по 2 на каждую вагонетку. Оглянулся я, а Михаил смеется.

– «Что ты смеешься?» – спрашиваю.

– «Да вспомнил про курицу, что на походе сама к солдатам прилетела».

Это было так. Проезжали мы по какой-то деревне. Конечно, куры больше всех перепугались и разлетались по крышам. Впереди уже идет перестрелка. Вдруг одна курица, особенно рьяная, сорвалась с крыши и прямо полетела на дерево и села. Хохочут солдаты. Как же? Курица, а на дереве сидит! Но хохлатке с непривычки на дереве показалось неудобно: бросила она и эту свою позицию и полетела прямо над головами солдат вдоль колонны. Что тут пошло! Хохот, свист, полетели шапки. Вдруг, к общему удивлению и удовольствию, хохлатка опустилась среди колонны и успокоилась на солдатском седле… до ужина. Законная добыча: ведь сама прилетела, не крали.

Только выехали мы тогда из деревни, новая потеха: заяц скачет и с испугу прямо на наст. Снова гиканье, снова шапки полетели, и одна попала в «косого». Перевернулся беглец и, сразу переменив курс, ускакал. А в соседней деревне, к которой мы подъезжали, был уже пожар, гремели выстрелы.

Я потому записал все это, в сущности пустое, что меня тогда страшно поразило именно спокойствие наших воинов. Ведь в версте или даже