Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

Протоиерей Митрофан Сребрянский,

Дневник полкового священника

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

(ИС Р23-311-3245)

Печатается по изданию: Дневник из времен Русско-Японской войны священника 51-го Драгунского (позднее 17-го Гусарского) Черниговского Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елисаветы Федоровны полка Митрофана Васильевича Сребрянского. Изд. 2-е, исправленное и дополненное. М., печатня А.И. Снегиревой, 1912.

© Издательство «Благовест», текст, оформление, оригинал-макет, 2023

Предисловие ко 2-му изданию

I. «Дневник» протоиерея М. В. Сребрянского, выходя ныне в свет 2-м изданием, имеет некоторые особенности сравнительно с 1-м изданием.

Первое издание «Дневника» представляло собой сброшюрованные оттиски того, что печаталось в «Вестнике военного духовенства». Многое из «Дневника» тогда, по редакционным соображениям, не выпускалось. Во 2-м издании весь этот материал, в интересах почитателей и почитательниц о. Митрофана, восстановлен.

2. Книга в новом издании разделена на главы и разбита на отделы и подразделения. В конце книги имеется оглавление.

3. На корректуру настоящего издания обращено самое строгое внимание. В отношении орфографии, пунктуации и переноса слов 2-е издание стоит неизмеримо выше 1-го издания.

4. В новом издании читатели найдут несколько иллюстраций, чего не было в старом издании.

II. Читателю необходимо иметь в виду, что автором «Дневник» не предназначался к печати, а появился в свет в своем 1-м издании исключительно благодаря желанию родственников о. Митрофана и его почитателей. Не протестуя тогда из Манчжурии против печатания, о. Митрофан единственно просит читателей не быть взыскательным к его творению, умоляя принять во внимание ту обстановку холодных и грязных фанз, при которой ему приходилось вести свой «Дневник», и ту спешность, с какой он писал, стараясь поскорее отослать написанное в Россию.

Заслуженный преподаватель Ив. Арс. Рождественский, Москва, 9 марта 1912

Глава I

Из Орла в Манчжурию

11 июня 1904 г.

Пять с половиной часов утра; пора на вокзал. Играет полковая музыка: «Всадники, други! в поход собирайтесь»…

Итак, наступила минута бросить все родное, что так любил, для чего тратил силы: семью[1], жену, родителей, родных, духовных детей, церковь, школу, дом, библиотеку… Ох, Боже мой, как тяжело. Болью в сердце отозвался призыв бросить все и всех и идти в путь далекий, на войну. Да, если бы не святые принципы: вера, царь и дорогая Родина и не крепкая вера в них, то трудно было бы справиться с собой; только сознание, что мы идем защищать эту душу русской жизни и ради именно этого жертвуем всем, одушевляет нас, и мы бодримся, справляемся с собой.

Приехали на вокзал. Масса народу всех званий и состояний. Господи, сколько любви, сколько искреннего сочувствия! У всех на глазах слезы, на устах молитва и добрые пожелания. Вот пробиваются сквозь толпу два священника, о. Соболев, и Гедеоновский, о. диакон институтский и дорогие мои Иван Алексеевич и Евгений Геннадьевич с певчими. Начался перед вагоном напутственный молебен. Все кругом плачут; слезы душат и меня. О, незабвенные минуты этой прощальной молитвы! Вот где познается, как глубоко западает утешение религии. Молились все, действительно, от души. Да благословит Господь устроителей молебна! Подошел о. Аркадий Оболенский с причтом: о. Григорий Соболев говорил прочувствованное слово о святости предпринимаемого нами подвига, о необходимости бодриться, даже радоваться, что удостоились такого жребия.

Кончилась молитва. Я с родными в вагоне; жена держит мою руку и смотрит в глаза мои с такой скорбью, что становятся вполне понятны слова св. Симеона Богоматери: «Тебе же Самой душу пройдет оружие». Да, еще не сразила никого из нас японская пуля, а оружие уже прошло наши души. Оля[2], отец и мать плачут; дети, мои милые сиротки, и Пясковский[3] держатся за мою рясу; глаза всех на мне. Ох, тяжело! Креплюсь, но, чувствую, еще момент, и стон вырвется из груди моей, и я дико, неистово разрыдаюсь. Милая Оля: ей самой тяжело, а она меня утешает. Как хорошо, что мы христиане! А в окно вагона смотрят не менее скорбные лица духовных детей-орловцев; беспрестанно входят в купе получить прощальное благословение, подают просфоры, подарки… И сколько любви и внимания в этих дарах! Вот развертываю потом коробку – очищенные уже орехи сами как бы говорят: «Не портите зубы, уже покололи»; вот яблоки, апельсины, вино, консервы, нитки, иголки, снурки, а вот и рогулечка костяная, чтобы «батюшка» в дороге занимался рукоделием и не скучал, вот книги… Господи, благослови эту любовь Своей любовью!

Певчие беспрерывно поют: «Тебе, Бога, хвалим», «Под Твою милость прибегаем, Богородице», «Аллилуия», величание св. Митрофанию и др.

Входит офицер и передает просьбу директора Орловского корпуса благословить кадет. С радостью исполняю; я так любил всегда и кадет и их наставников. Как отрадно бывало с ними молиться 8-го ноября в их храмовой праздник! Да благословит Господь и их искренно религиозного директора-отца: с пути мысленно благословляю и его, и корпус. Простился с г. губернатором, с провожающими, и снова в вагоне с родными.

Не верится, что вот сейчас все эти милые лица скроются с глаз надолго-надолго. Третий звонок; трубач подает сигнал ехать. Сразу сердце упало; еще раз прижал к груди своей жену и родных. Но сердце не камень, сколько ни крепись. Все рыдают: можно ли найти человека, который в такую минуту сдержал бы себя? Мне кажется, нет; по крайней мере, чего я боялся, то и случилось – разрыдался дико, страшно; казалось, вся душа выйти хочет куда-то, а перед глазами жена, почти упавшая на руки близких, родители, родные; все рыдает. Господи, не дай еще переживать такие страшные моменты! Кажется, не перенести.

Поезд пошел. Я уже безудержу плачу на груди моего дорогого доктора Николая Яковлевича, который провожает меня до Тулы. Вдруг взор мой упал на ясно видимую из вагона полковую церковь, и снова слезы и рыдания вырвались из груди моей: моя родная церковь, школа, дом[4]… Ведь каждый камень я знаю в них; а сколько пережито там сладких моментов религиозного восторга, общения молитвенного! Трудно не рыдать. Все пережитое на том святом участке земли за семь лет, при этом последнем взгляде, пронеслось и вспомнилось в мгновение, и, естественно, я рыдал. Много значит участие в горе человека, особенно родного, друга; это испытал я на себе. Дорогой Коля