Том 2. Кошачье кладбище - Стивен Кинг

Рванул на себя, свалился на землю, лицом о гравий на обочине,расквасив нос и больно ударившись мошонкой — боль огнем ударила в пах. СКОРОМНЕ В ФУТБОЛ ИГРАТЬ, ЯЙЦА СПРЯЧУ ПОД КРОВАТЬ. Но что ему боль! Вопль Гейджа —тот упал попкой на обочину, кувыркнулся, стукнувшись головой оземь — что гимнрадости. Но тут же громкий плач заглушился ревом мчащегося грузовика инеистовым гудком. Несмотря на боль в паху — точно пуля засела! — Луис подхватилсына на руки. Почти тут же подбежала Рейчел, вся в слезах, что-то кричит,выговаривает Гейджу:

— На дорогу — ни-ни! Нельзя! Дорога — бяка! Бяка!

А Гейдж так изумился, увидев заплаканную и сердитую маму,что перестал плакать и во все глаза смотрел на Рейчел.

— Луис, у тебя нос разбит, — заметила она и вдругкрепко-крепко обняла мужа — он едва не задохнулся.

— Это еще не самое страшное! Боюсь, я кое-что поважнее себеотшиб, Рейчел. Знаешь, как болит?!

Но жена закатилась таким неистовым, почти истерическимсмехом, что Луису невольно подумалось: если бы Гейджа задавило, Рейчел бы сошлас ума.

Но Гейджа не задавило. Все страшные картины мелькнули ввоображении Луиса за доли секунды, когда он бежал наперегонки со смертью сынапо солнечной лужайке чудесным майским днем.

Гейдж пошел в школу, с семи лет стал ездить в спортивныйлагерь, где обнаружил удивительные способности в плавании. За месяц разлуки онничуть не соскучился по родителям, чем немало удивил и огорчил. А в десять летон уезжал уже на целое лето, в одиннадцать принес первые награды всоревнованиях на первенство среди летних лагерей по плаванию. Он вытянулся, нов целом оставался прежним милым Гейджем, вступающим в жизнь с удивленнораспахнутыми глазами. И жизнь, надо сказать, щедро одарила его.

В старших классах он вышел в отличники, перевелся в школуИоанна Крестителя — там лучше с плаванием — и выступал за сборную. В семнадцатьлет он решил принять католичество, чем снова огорчил мать. Отец принял известиеболее спокойно. Рейчел полагала, что виной всему — девочка, с которой сынгулял, и что она непременно женит на себе Гейджа. («Ну, Луис, если эташлюха-пигалица с образком святого Христофора не окрутит нашего простофилю,клянусь, съем твои трусы!» — пообещала она.) И что не даст ему закончитьобразование, добиться успехов в плавании — не видать сыну олимпийской медали! Агодам к сорока у Гейджа будет с дюжину детишек-католикотят. Рейчел рисоваламрачную картину: сын, конечно, опустится, станет грубияном-шоферюгой ссигаретой в зубах, с отвислым брюхом, и вскорости, под аккомпанемент «Отче Наш»и «Богородице, Дево, радуйся» отправится в небытие после какого-нибудьинфаркта.

Луис считал, что побуждения сына чище и серьезнее. Да, Гейджперешел в католичество (по этому поводу Луис не преминул послать старикуГольдману — недрогнувшей рукой! — мерзкую открытку, которая гласила:«Поздравляю с внуком-иезуитом. Преданный Вам, необрезанный зять»), но вопрекипрогнозам Гейдж не женился на определенно красивой (и уж совсем нешлюхе-пигалице!) девушке, с которой встречался почти год, пока не окончилшколу.

Он поступил в университет, попал в олимпийскую сборную поплаванию, и в один из чудесных солнечных дней, спустя шестнадцать лет послетого, как Луис выиграл поединок за жизнь сына с грузовиком из Оринко, они сРейчел (изрядно поседевшей к тому времени) смотрели по телевизору, как Гейджанаграждали золотой олимпийской медалью. Телекамера показала крупным планом еголицо: еще мокрые, приглаженные волосы, спокойный взгляд, обращенный нанациональный флаг, на шее — лента с медалью, исполняют гимн США. Луис несдержал слез. Рейчел тоже заплакала.

— Славный конец — делу венец, — охрипшим от волнения голосомсказал он и хотел было обнять жену, но встретил ее полный ужаса взгляд. Лицо еена глазах старилось, блекло, покрывалось морщинами невзгод… звуки гимназатихли. Луис снова поглядел на экран, но увидел другого, чернокожего паренька,в курчавых волосах алмазами играли капли воды.

КОНЕЦ ДЕЛУ ВЕНЕЦ…

ВЕНЕЦ…

ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ…

ГОСПОДИ, СКОЛЬКО КРОВИ…

Луис проснулся. Семь часов утра, серого дождливого утра. Вруках он почему-то сжимал подушку. В голове точно били молотом, отмеряя каждыйудар сердца. Так и боль: то накатит, то схлынет. Во рту мерзкий кислый привкус,как после несвежего пива, желудок крутит. Очевидно, во сне он плакал — подушкаеще не просохла от слез. Будто сон — этакая расчудесная мелодрама со счастливымконцом — перемежался с явью. Или даже во сне душу не обмануть, и она оплакивалаусопшего.

Луис поднялся, шатаясь, добрел до ванной, сердце тозамирало, то начинало мелко и часто колотиться, помутненное хмелем сознаниегрозило вот-вот отключиться. Едва он добрался до унитаза, как его вытошниловчерашним пивом. Он опустился на колени, нашарил рычажок, потянул и спустилводу. Подошел к зеркалу — наверное, глаза налились кровью, но зеркало,оказалось, завесили. И тут он вспомнил: это Рейчел. К ней вернулись полузабытыедетские воспоминания. Она занавесила все зеркала и порог дома переступаларазувшись.

Нет, не бывать олимпийской сборной по плаванию, бессмысленноповторял про себя Луис, возвращаясь в спальню. Сел на кровать. Во рту все ещеоставался мерзкий привкус, и Луис поклялся (не в первый раз и не в последний!),что больше и капли в рот не возьмет. Не бывать олимпийской сборной, не быватьотличным оценкам в колледже, не бывать и пигалице-католичке в подружках сына;не бывать летнему спортивному лагерю. Ничему уже не бывать. Тапочки изодраны вклочья, свитер аж вывернуло наизнанку, а само тело сына — крепкое, здоровое —обезображено. И столько крови.

И теперь он сидел на кровати, в тисках похмелья, слушал, какв окно лениво постукивает дождь, и горе, мало-помалу, подступало вплотную,застило взор, точно наклонилась над ним низко-низко сестра-сиделка в сером.Только находится он не в больничной палате, а в чистилище. Горе растворилоЛуиса, лишило сил, порушило последние рубежи защиты. Луис закрыл лицо руками изаплакал, раскачиваясь взад-вперед; сейчас бы он сделал все, будь тольковозможность хоть что-то исправить.

В два часа пополудни Гейджа похоронили. Дождь перестал. Надголовой плыли рваные облака. Собравшиеся стояли под черными зонтиками, ихпредоставило похоронное бюро.

По просьбе Рейчел распорядитель, кому выпало вместосвященника произносить надгробное слово, прочитал из Евангелия от Марка:«Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им; ибо таковых естьЦарствие Божие».

Луис, стоявший подле могилы, взглянул на тестя. Тот быстровскинул на него глаза, но тут же опустил. Сегодня вражды во взгляде как небывало. Под глазами огромные мешки, ветер трепал редкие, как паутина, прядкиседых волос, выбившихся из-под ермолки. Черная, с сединой щетина на щеках. Какникогда, он походил на пропойцу. Похоже, он сейчас в прострации и не очень-тосоображает, где находится. Но как ни старался Луис, сострадания к этомучеловеку в сердце своем не нашел.