Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Марина улыбнулась заговорщицки, я кивнул, вышел первым, аровно в шесть высокая дверь выпустила ее легкую, такую воздушную с видуфигурку.

Она сбежала вприпрыжку по ступенькам, высокая грудьколыхалась, на этот раз я не рассмотрел острых сосков, разгладились, а грудьпри каждом шаге вздрагивала томно и наполненно нежной горячей плотью. Ступенеквсего три, но, когда она вышла, я почти рассмотрел под ее микроюбочкойтоненькие трусики, обтягивающие яйцеклад.

Я рассматривал, наверное, чересчур внимательно, и она,дразнясь, весело показала язык. Влажный, красный, наполненный кровью, он смутночто-то напомнил, потом я понял, какие ассоциации это вызвало, но открытие непослало кровь к развилке. Напротив, подумал, что этот дразнящий жест появилсяразве что с принятием христианства, им легко было дразнить пуритан,умерщвлявших плоть, но сейчас такой намек отмирает, уже редкость, ибо присексуальной революции когда-то вызывающий жгучее любопытство клитор сталдоступен и почти открыт каждому школьнику.

– Ты что так уставился? – спросила онавесело. – Раздел меня глазами, затем зачем-то одел…

– Неча голой ходить по улице, – ответил ясварливо.

– А куда идем?

– Уже забыла? – упрекнул я. – К далай-ламеТвердохлебу, конечно.

– Ах да, духовного восхотелось… Извращенец, однако.

Здание, в котором располагалась школа восточноевропейскоймудрости, находилось в центре. В добротном сталинском монстре, с широкимидверьми, куда могли бы заезжать паровозы или тепловозы; с огромными меднымиручками и ступеньками из широких плит мрамора. А когда я увидел на стенемассивную бронзовую плиту с вензелями, вовсе раскрыл рот от изумления:

– Тут же одна аренда стоит уйму денег!

– Заметил?

– Такое не заметить! На какие шиши снимают?

– Пожертвования, – ответила она лаконично.

– Ого!

– Трудно поверить?

– Трудно. У кого куча денег, тот добывает вторую кучу.Он весь в делах, интригах. Какие, к черту, духовные запросы?

Ступеньки крыльца потертые, но из настоящего мрамора, тоже,как говорят, сталинских времен добротности и качества. Марина пошла первой, намраморе задержалась на миг, одна нога красива на своем смутном отражении,другая на асфальте. Юбочка натянулась резко, выделяя каждую округлость ягодицы.Ее серые глазищи уставились с недевичьей серьезностью:

– Ты уверен, что хочешь сюда зайти?

– Почти. А что… что-то не так?

Она прикусила губу, но сейчас это было просто выражениезадумчивости, хотя в другой момент эта сочная, вздутая, как спелая вишня, губа,прижатая белоснежными зубками, вызвала бы желание тоже впиться в них, как всозревшие ягоды.

– Просто у людей наступает момент, – сказала онанерешительно, – у некоторых людей… когда понимают, что никакие деньги непомогут сохранить то, что уходит.

– И что?

Она взглянула мне в лицо без улыбки:

– В эти дела, как в ислам… если кто нырнул, то…выныривает редко.

Я смотрел на нее во все глаза, как громом ударенный, а онаусмехнулась и пошла по ступенькам. Ее загорелые ноги двигались дразняще, аюбочка стала еще короче, открывая краешек белоснежных трусиков, но у меня вголове билась только одна потрясенно-паническая мысль: что, она тоже? Хотя бысмутно ощущает то, что до боли, до обморока остро чувствую я?

Я поднимался вслед за ней к массивной двери, больше похожейна ворота для паровозов, смотрел на Маринкин пикантно двигающийся зад и понималс космическим холодом в душе, что уже не протяну к ней руку самца, не потащу впостель, потому что внезапно возникла гораздо более глубокая и в сто миллиардовраз более интимная связь, когда всякие половые штучки лишь осквернение…

Миновав дверь, мы очутились в большом холле. Широкаялестница вела на второй этаж, откуда стекало по ступенькам тягучее, как молодоймед, монотонное пение. Кажется, повторяли одно слово, то ли знаменитое «Ом», толи что-то похожее, надо же местным «учителям» и «сенсеям» внести и свою лепту,основать собственную школу. Сейчас каждый старается придумать что-то свое,чтобы претендовать на новое учение, объявить себя пророком, набрать учеников исообщить прессе, что только его путь к Богу, Всемирному Разуму, ИнформационномуПолю, Боженьке, Конструктору, Провидению и т.д., нужное подчеркнуть, ненужноевычеркнуть, самое верное вписать, – единственно верен.

Мы поднялись на второй этаж, пошли по широкому коридору, и,по мере того как приближались к дальней двери, пение становилось мощнее,голосов десятка два, если не больше. Ведь есть же и такие, как я, что в любомхоре только раскрывают рот, чтобы своим карканьем не гавкнуть любую песню.

Марина прислушалась у двери, явно хотела нагнуться ипосмотреть в замочную скважину, но оглянулась на меня, в глазах было сомнение,не ухвачу ли прямо сейчас, когда нагнется слишком откровенно, дурочка, еще незнает, как свято я к ней теперь отношусь.

– Заканчивают.

– Откуда знаешь? – усомнился я. – Если быпесня, а то ноют одно и то же слово… Даже не слово, а звук.

– Чувствую, – ответила она лаконично. Злитьсянечего, напомнил я себе, не все проверяют разумом. Люди живут простейшимичувствами. Это и правильно, ибо в повседневности головной мозг вовсе безнадобности, спинного достаточно. Так даже правильно, ибо если всегда поверхнему уму, то рухнешь от безысходности.

Когда пение умолкло, наступил тот характерный шум, когдазанятия окончены, а ученики среднеобразовательных или Высших Партийных Школодинаково поднимаются, хлопая крышками парт, собирают портфели ипереговариваются, как проведут время дальше.

В щель видны люди в желтых халатах, я приоткрыл дверь шире,перевел дух, ибо все остальные в обычной одежде, еще не совсем свихнутые, аэти, что в желтом, явно считаются уже сдвинутыми или продвинутыми настолько,что с ними на человечьем языке говорить уже нельзя, – вещают толькоПрописными.

Они шли к нашей двери, я отпрянул, сделал вид, чторассматриваю портреты на стенах. Дверь отворилась, я затылком ощущал животноетепло этих людей, и еще очень остро повеяло шизой. Я не знаю, что это такое, ноясно ощутил надломы и болезненные разрывы внутри этих людей, высокоенеблагополучие на том уровне, который называется смутным словом «душа»…

Марина что-то щебетала. Я молчал, прислушиваясь к новымощущениям. Похоже, я начинаю чувствовать и то, что раньше не ощущал. Конечно,хотелось бы это чувство отнести, скажем, к шестому, но как бы не получилось,что открыл в себе то, что давно все имеют и знают. А вдруг не зря Лена считаламеня бесчувственным?

Они двигались мимо, мои ноздри трепетали, улавливая новыезапахи. Аромат сладковатый, несильный, достаточно приятный. Благоухание,мелькнула мысль. Это слово получше, чем благовоние, ибо у меня сразувычленяется корень «вонь», а здесь запах… даже не запах, а аромат легкий,приятный, умиротворяющий.