Я живу в этом теле - Юрий Никитин

– Понятно.

Злобные старухи, которых внутри любой церкви вообще тьма,уже устремили в нашу сторону жадные, как у пираний, взоры, в надежде, что,когда войдем в храм, не так поклонимся или не в ту сторону взглянем, тут-то онии покажут свою преданность Господу.

Едва мы соступили с бортика, толпа подхватила и понесла кзияющему зеву. Снова я ощутил этот странный запах или не запах, но мурашкипробежали по коже, вгрызлись вовнутрь и там затаились, однако я чувствовал ихприсутствие.

Толпа внесла через первый зал, а из главного несся навстречуистошный многоголосый вопль:

– Господин, помилуй!.. Господин, помилуй!!!

Нас зажало в людской массе, воздух наполнился сладковатымдымом, явная наркота, но в храме, видать, можно. За два ряда впереди сквозьтолпу шел огромный мужик, явно надсмотрщик с дубиной… Нет, сквозь дым ярассмотрел, что в руке этого огромного устрашающего человека не дубина, а нечтовроде morning star – массивного металлического шара на цепочке, страшноеоружие в умелых руках.

Народ в страхе валился на колени. Всюду крик и плач,надсмотрщик прохаживался между в ужасе склонившимися рабами, с угрожающим видомпомахивал утренней звездой. Из нее валил дым, я рассмотрел, что шар не литой, аполый, внутри что-то горит, оттуда прет наркотический дым красивыми кольцами.

Какой-то мужик в малиновом пиджаке и с пальцами врастопыркуиз-за множества перстней посматривал на этого с кадилом, я видел по губам, чтовот-вот скажет что-то вроде: батюшка, у вас барсетка горит, но строгие бабки вэто время хлопнули его по рукам, нельзя держать за спиной, он поспешно вынес ихвперед, и тут ему дали по перстям, тоже низзя, «новый русский» поспешно сунулруки в карманы широких штанин, на лице недоумение: неужто в карманный бильярдлучше?

Мои губы начали расползаться в стороны. Марина ткнула в бокострым кулачком, не забывайся, тут богомольные старухи сразу пресекут всякиесмешки, шепнула сердито:

– При чем тут обрядовость?

– Но она есть, – пробормотал я одними губами.

– Но о человеке судишь не по одежде?

Я покосился на ее выставленные далеко вперед молочныежелезы:

– Ну, вообще-то да.

– Вот и религию так суди, – отпарировала она,нимало не смутившись.

– Но на тебе не столько ряс, – возразил я. –Да еще золоченых!

– Ну и что?

– У тебя такая одежда, что я сразу скажу, какая у тебяшерсть на лобке. А эти такую пыль в глаза пускают, что, кроме одежды, ничего невидишь. У меня от золота, что на этих шаманах, уже глазам больно.

Я умолк на полуслове, ибо надсмотрщик как раз проходил мимои орал мощно и тягуче:

– Рабы! Повинуйтесь господам вашим, ибо всякая властьот Бога!.. Никаких пикетов, никаких забастовок, никаких митингов!.. Господьпоощряет смирение, покорность. Если у вас изъяли деньги, то не ищите, кто заэтим стоит: мафия или правительство, – смиренно отдайте им и последнююрубаху. Горько им придется потом расплачиваться за эту рубаху! Гореть им в аду.А вы, овцы бессловесные, попадете в рай Господень, где вам воздастся… Повторяю,никаких забастовок! Уберите пикеты от здания мэрии…

Наркотический дым обволакивал сознание. Я чувствовал, какслова начинают заползать под черепную коробку и укладываться там, как алгоритмыповедения.

Тряхнул головой, в глазах чуть прояснилось. Огромноепространство, заполненное рабами, показалось мне болотом, покрытым темной, уже гниющейтиной. Люди делали одинаковые ритуальные жесты, то ли отгоняя от себя такимобразом беды, то ли закрывая от них себя лично, а остальные – хрен с ними.

За надсмотрщиком двигался, как я понимаю, старший шаман.Медленно и важно, он едва переступал, обремененный множеством золоченых риз,надетых для пущей важности одна на другую, в огромной шапке из золота скрестами и эмблемами, на груди пудовый крест, тоже из золота, в руке клюка,явно золотая, что должно поразить воображение нищих рабов Рима и таких жебедных полян древнего Киева. Духовность еще доказывать надо, а золото –вот оно, всяк дурак издали зрит, щурится от блеска, сразу убеждается в мощиэтого бога, что так облагодетельствовал своих слуг!

– Да, – пробормотал я, – религия – этодля масс.

– А что тебе нужно? – прошептала онасердито. – Чтоб эти неграмотные старухи Библию назубок знали? Да ее исвященники не одолели до конца. У них цитатники есть на любой случай.

– А особенно, – съязвил я, – «Неисповедимыпути Господни». Годится на любой случай! Нет, это не совсем то.

Она вскинула тонкие бровки. Даже не бровки, только сейчасрассмотрел, что бровки на самом деле сбриты, а на их месте искусновытатуированы тонкие и красиво изогнутые эти самые брови.

– Так чего ты здесь ждал?

– Я? – удивился я. – Разве не ты меня сюдазатащила?

– Я поддалась твоим неосознанным инстинктам, –отпарировала она авторитетно. – Ты сам этого хотел! Или чего-то подобного.

– Да?

– Не будешь же ты спорить с женщиной?

– Не буду, – согласился я. – Вообще-то тыправа. Это я, как дурак, всюду тычусь.

Она одарила выразительным взглядом, в котором слово «как»предлагалось выпустить за ненадобностью.

– Тогда, – предложила она деловито, – можетбыть, сходим вниз?

– Куда, – не понял я, – в ад?

Она хохотнула:

– Очень образно. Только этим адом заведует тожецерковь. Внизу под храмом, как ты видел на плане, много интересного. Можетбыть, там и свободные номера есть? Я бы тебе показала кое-что, чем занимались вхрамах Востока…

Я покачал головой:

– Вряд ли здешние монашки захотят терпеть конкуренток.Православие тем и отличается, что руками правительства всегда убирает все иныеконфессии. Также не допустит конкуренции и в этой области…. Как, скажем,сигареты и водку только они привозили из-за рубежа эшелонами беспошлинно.

Потихонечку, стараясь не задевать богомольных гарпий, мыначали протискиваться обратно к выходу. Не внаглую, а медленно, продвигаясь нашаг, снова замирая, делая вид, что внимательно слушаем, старательно напуская насебя постный вид.

С амвона, это такая раззолоченная трибуна, гудел мощный бас,словно ревел запутавшийся в тенетах гигантский шмель:

– И Христос… взойдя на крест… искупил все наши грехи…Он принял муки… за всех людей… За всех нас…

Слова, привычные и затертые, падали, как капли дождя в сыруюпогоду, навевали сон, выворачивали челюсть от зевоты. И вдруг в черепе словнозаблистала искорка: погоди, но ведь он говорит о том самом странном чувстве,что я… мой разумоноситель переживал несколько раз! Чувство, что не умру, покане переживу жизнями всех-всех людей на свете, в том числе – самымидревними и самыми последними в звездном будущем, если оно будет. И что этоименно меня тогда сажали на кол, отрубали руки, вешали, распинали!