Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

class="p1">Обо всем написал Стефан, но так и не уточнил, в чем же заключается его новая работа. Или о ней было сказано в тех строчках, которые жирно вымараны военной цензурой? Неизвестность еще больше испугала Галину. Она терялась в догадках: «Неужели снова на фронт, но уже под немецкие пули?.. А может быть, перебрасывают в Германию?» — холодела от страха.

И вот — этот документ, оправдывающий любовь к иноплеменцу и плод этой любви — ее сына, утверждающей их В жизни. Светлая радость наполнила сердце Галины И это же сердце вдруг затрепетало, почуяв опасность, нависшую над любимым человеком.

Она стала солдаткой, как многие другие крутоярские женщины, как миллионы жен, чьих мужей бросила в окопы война. Это прекрасное и трагическое звание сразу же возвеличило, возвысило ее страдания.

21

Эшелон, в котором ехал Санька Сбежнев, подали к месту высадки ночью. Остановились где-то на перегоне. По обе стороны состава в сером туманном мареве чернел лес. Едва полк выгрузился, поезд двинулся назад и скоро исчез в грязно-молочной мгле. Подразделения выстроились у кромки леса — без шума, суеты. Послышалась приглушенная команда. Вперед выдвинулось боевое охранение, свернуло на просеку. Спустя некоторое время пришла в движение головная колонна. За ней, под сень деревьев, втянулись остальные батальоны — рота за ротой. Податливая лесная почва и травостой скрадывали, глушили топот сотен людей, идущих маршевым — в разнобой — шагом. И будто не было поезда, не было такого большого скопления бесшумно скользящих вооруженных теней. Полк прибыл скрытно, как нельзя лучше выполнив одно из непременных условий, поставленных перед ним высшим командованием, и со всеми предосторожностями двигался в район указанной ему дислокации.

Санька сразу смекнул: готовится большое наступление. Позже, когда они вышли на лесную дорогу и их обогнала колонна танков, а потом прошла конница, эта догадка укрепилась в нем. Уже под утро они посторонились, чтобы пропустить мотопехоту. «Студебеккеры» шли на малом газу, будто плыли. К рассвету полк стал на дневку, схоронившись под зеленым шатром. Немного в стороне расположились артиллеристы, замаскировав тягачи и орудия. Дорога опустела. И Санька уже не сомневался — быть горячему делу.

Нет, они еще не достигли исходных рубежей. Отдыхали, отсыпались, забившись в густой подлесок, подстелив под развернутые скатки еловые и сосновые лапы. Тепло июньского дня все же пробивалось сквозь густую листву, и уставшим солдатам спалось привольно, сладко. Их устраивал такой режим. Ночной сон, пронизанный лесной свежестью, влажными испарениями близких болот, предрассветными туманами, и потому не спокойный, не глубокий, пожалуй, не смог бы так восстановить силы. А вот идти ночью было легче — свежесть бодрила и не такими тяжелыми казались противотанковые ружья, пулеметы, плиты и трубы батальонных минометов, боеприпасы, что бойцы несли на себе.

Несколько раз появлялись фашистские самолеты. Покружив над лесом достаточно низко даже для ружейного огня, они уходили на запад. Затаившиеся подразделения не выдали себя ни единым выстрелом, ни единым дымком от костра или походной кухни. На время марша личному составу выдали сухой паек. Ели размоченные сухари и тушенку. Запивали водой...

Никогда Санька не бывал в Белоруссии. Непривычно, тесно показалось ему в зеленых громадах лесов, неуютно среди болот. Почерневшие от времени рубленые или обшитые досками избы с замшелыми тесовыми крышами вовсе не походили на белые хатки родной Украины. Но это была своя, советская земля, свой, истерзанный врагами, край, милый доброму народу, испокон веков связавшему с ним свою судьбу. На помощь ему — поруганному, истекающему кровью, но не покорившемуся — со всех концов страны пришли побратимы. И среди них — он, выросший в Донбассе, Санька Сбежнев, который до войны, кроме своей гагаевки, ничего не видел.

Санька хорошо помнит свои первые шаги на белорусской земле и все-все, что было потом. Они совершили еще один ночной переход. И снова приглушенно гудел лес моторами и улавлишалось скрытое движение огромных человеческих масс — упорное, дышащее единым порывом.

К этому времени уже все знали о высадке союзников в Нормандии. Известие об открытии Второго фронта восприняли как с большим запозданием восторжествовавшую справедливость. Они, три тяжких года в одиночестве сражавшиеся против фашистской Германии и ее сателлитов, имели полное право быть сдержанными в проявлении чувств. А как же иначе. Уж тянули резину союзнички, сколько могли. Видно, невтерпеж стало — испугались, что заявятся на шапочный разбор, что без них Советская Армия доколотит фашистов. Заторопились. Где только прыть взялась, чтобы не опоздать к победному пирогу.

Именно так думали фронтовики. Конечно, им было легче от сознания, что где-то на другом конце Европы англичане, французы и американцы щиплют гитлеровцев, отвлекая с восточного фронта определенную часть живой силы и военной техники врага. Но обстоятельства приучили их надеяться лишь на себя. У них были собственные счеты к фашистам. И они шли к своей цели независимо от того, начали бы военные действия союзники но антигитлеровской коалиции или нет.

Так считал и Санька, готовясь к предстоящим боям. Некоторое время они находились еще на подступах к передовой, заняв исходный рубеж во втором эшелоне. Тут догнало Саньку отцовское письмо. Лишь на мгновение вспомнился старший лейтенант, предлагавший отказаться от отца, утверждавший, что он предатель. Промелькнул в памяти и исчез, как что-то вовсе не достойное внимания. Для Саньки гораздо важнее было лишний раз убедиться в своей правоте. Восторжествовала его сыновняя любовь, вера в отца. Прямое, мужественное письмо возвратило отнятую было у него гордость. Санька не маленький — понимает, что значит, будучи невинным, пережить такое обвинение, да еще в военную пору. А в письме — ни единого слова упрека, обиды и, казалось бы, естественной в данном случае озлобленности. Более того, отец даже рад, что прошел эту проверку, оправдывает ее, считает необходимой. «...По крайней мере, — писал он, — от этого выигрывает и государство, и человек, если он не сволочь. Теперь всем нам легче будет жить. Никто не посмеет указать на меня пальцем. Но, главное, вы, мои дети, можете прямо смотреть людям в глаза...» А чуть ниже: «...Все правильно, сынок. Проверка должна быть — тщательная, глубокая. Нужно лишить возможности пользоваться плодами победы недостойных, тех, кто служил врагу. Это справедливо хотя бы ради светлой памяти павших. Только надо, чтобы вершили правосудие чистые руки и светлые головы...».

Нс стоит и говорить, как отцовское письмо обрадовало Саньку. Сам-то он писал из запасного полка, сообщив домой новый помер полевой почты. Пока оно дошло, пока отец собрался отписать, пока ответный треугольник гнался за Санькой, пока письмо плутало в белорусских лесах, вон сколько времени прошло. Зато попало к Саньке в самый раз — надвигались события,