Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

служил, он успел после десятилетки пехотное училище окончить. Между собой по имени друг друга называют. Не ответил он на Санькин вопрос. Расстегнул потрепанную кирзовую полевую сумку, высыпал на траву патроны, отсчитал ровно половину, сказал:

— Бери. Это тебе.

— Молодчина, Николай, — обрадовался Санька. — Еще подкинуть не можешь? — пожадничал он, видя, что остальные патроны Николай кладет в сумку. — Зачем они тебе?

— По-честному разделил. Это — моя доля. Ружье Стася Чуманевича перенес к себе в окоп. — Вздрагивающими пальцами Николай свернул цигарку, ненавидяще скосился на дымящийся танк.  А Бабкена вот этот гад накрыл. И ружье разнесло.

Они умолкли. Лежали в травах, уже прикошенных пулями, осколками снарядов, кое-где обагренных кровью. Курили.

В мыслях у Саньки продолжали жить его друзья — веселый, темпераментный Бабкен, и немногословный, рассудительный Стась, что один перед другим приглашали к себе после войны жить. Все еще звучали их голоса: «Выходить тебе на Калинковичах. Автобусом в Мозырь доберешься. Оттуда до наших Лиховцов рукой подать. Девчата у нас славные, красивые. Глаза голубые — как озера лесные. Косы — лен шелковистый. А уж как в лес пойдешь гриб брать!..» Бабкен противоречил: «Прочесали мы твои леса. С боями протопали. Ну и что? Древесина». «То ж оно и есть, что с боями, — мягко, застенчиво возражал Стась. — Лес красив тишиной: и снегами укрытый, и в летние наши ночи белесые, и в осеннюю хмурь. Просто тэта разумець трэба...» «Ну что ты человека с толку сбиваешь?! — горячился Бабкен, — Я в твой лес будто носом в забор ткнулся. Нашел лазейку, пробрался, глядь, снова забор. Без конца, без краю. Сплошной забор. То ли дело у нас. Горы!.. Все видно. Иран видно. Турцию видно. Приезжай ко мне, товарищ номкомвзвода. Озеро Севан слышал? Высоко в горах. Слышал? Два шага от него живу. Спроси Бабкена Вартаньяна — каждый укажет. Виноград у нас есть. Вино есть. Барашки есть. Сыр есть. Кинзы сколько хочешь. Солнце есть. Много солнца. А девушки!.. Таких девушек ты нигде не увидишь. Идет — серна горная. Глаза — маслины. Косы — чернее ночи. Кончаем войну — едем жениться. Мариам уже пообещала родить мне сына. И тебе найдем невесту, не беспокойся. Будет она называть тебя по-нашему — Сурен. Красиво, Саня, а? Сурен...»

Звучали в Санькиной памяти голоса друзей, а их уже нет. Не вернется в свои лесные Лиховцы Стась, не встретится с голубоглазой светлокосой любовью своей... И Бабкен никогда не увидит милые сердцу горы, не родит ему сына южная красавица...

— Еще тринадцать человек потеряли, — проронил Николай.

И снова — тишина, солнце, клонящееся к вечеру, острохвостые кобчики в далеком небе. А на земле — покой листвы и трав, беззвучные пляски бабочек над широким лугом, мелодичный звон кузнечиков... Безмятежье природы. И лишь деловитые муравьи тащили какую-то козявку, пробираясь между стеблями трав, словно сквозь джунгли. Николай наблюдал за ними, лежа на животе, попыхивая цигаркой, чему-то улыбался, видимо, совсем забыв, где он, почему и зачем он здесь. Потом вдруг приподнялся, прислушался. Глаза его сузились, бледные губы злобно искривились.

— Очухались... Снова лезут.

Санька тоже уловил отдаленный рокот моторов, Сделал несколько быстрых, глубоких затяжек, с силой вдавил окурок в землю.

— Ничего, Коля. Не впервой. Хотят огонька дадим прикурить. — И добавил — Каску надень. Прикрой бинт — далеко виден.

Николай порывисто обнял Саньку.

— Комиссар ты мой, комиссар, — Так он иногда называл своего друга, имея в виду его почти годичное пребывание в политическом училище. — Ну, ладно, — тут же посуровел. Очень надеюсь на твое ружьецо, Сашко. Позицию выбрал удачно. Можно и на сей раз хорошо поработать. — Резко повернулся, заспешил к своему окопу. Над лугом понесся его окрепший голос — Готовься, ребята! Напоминаю задачу: продержаться до вечера!

Санька опустился в свою ячейку, приготовил ружье, поближе разложил патроны. Для противотанковых гранат у него была выдолблена ниша. Место он выбрал и впрямь очень подходящее. Наметанным глазом сразу облюбовал эту небольшую возвышенность несколько впереди и слева боевых порядков роты. Отсюда он видел занявших оборону товарищей и мог вести особенно губительный для танков фланговый огонь.

А танки уже выползли из темнеющего в отдалении леска и двинулись не развернутым строем, как во время минувших атак, а клином. И теперь пехота не шла следом. Гитлеровцы оседлали боевые машины, припав к их броне. Такое решение, очевидно, учитывало возможность, не отрываясь от сопровождения, развить предельную скорость, протаранить и смять оборону защитников плацдарма. Но Санька сразу уловил слабую сторону этого построения. Так удобнее было их бить но мере подхода.

За рекой прогремел орудийный залп. Санька услышал клекот снарядов, пронесшихся над головой, увидел взрывы, взметнувшиеся впереди. Этот громовой голос «бога войны» отдался в сердцах защитников плацдарма чудеснейшей музыкой. Значит, подошли артдивизионы и взяли их под свое покровительство. Значит, не забыли их гам, на том берегу. А уж имея артиллерийскую поддержку, куда веселей воевать.

Следующие залпы накрыли врага. Строй нарушился. Гитлеровцев словно сдуло с машин. Один танк запылал. Другой закружил на месте, видимо, лишившись гусеницы.

«Ага, чертово отродье, — злорадствовал Санька. — Припекло? Ничего-ничего, мы добавим!..»

Вырвавшиеся из зоны огня танки приближались. Их орудия беспрерывно били но площади, занятой десантом. «Волки из дивизии «Герман Геринг», — пронеслось в Санькиной голове. За ними двигались потрепанные, артналетом рваные цепи гитлеровцев. «Ну-ка, ну-ка посмотрим, как подожмете хвосты...»

Это была последняя Санькина мысль, обусловившая его дальнейшие действия. То, что началось потом, он уже не раз-испытывал. Знакомо навалился страх. Санька воспринял его, как само собой разумеющееся, ибо содрогается все живое, вынесенное на край жизни. Но он не струсил, не побежал при виде бронированных чудовищ. Память подсказала, что в прежних схватках он неизменно выходил победителем. В нем зазвучали далекие голоса старших товарищей, принимавших его в партию, их добрые напутствия. Вспомнилась своя клятва всегда и во всем быть коммунистом. Потому он здесь, среди добровольцев, на отвоеванном у врага крошечном пятачке висленского заречья. Злая ненависть к врагу довершила зревшую в нем готовность к бою. Когда дуло ружья выискивало наиболее уязвимое место в боку ближайшего к нему танка, бронебойщик Александр Сбежнев уже обрел то состояние духа, которое поднимает солдата над собой, над жизнью и смертью, над вечностью. Страшным был его глаз, тот, открытый, что по-охотничьи выцеливал добычу. Однако выстрел оказался не из лучших. Поджечь танк не удалось. Какое-то повреждение лишило его возможности двигаться, но он продолжал обстреливать зарывшихся в землю ребят. Надо было переносить огонь — в расположение обороны врывалась еще одна машина. Эта вспыхнула факелом, развернулась и, отъехав немного назад, стала. Из нее вывалились горящие