Плач к Небесам - Энн Райс

Гвидо в мельчайших подробностях представлял ту комнату:крашеные стены, цветочный бордюр вдоль потолка. И хорошо помнил, как в самыепоследние мгновения мысленно стремился к морю и какое наслаждение доставлялоему воображать бескрайнюю водную гладь.

Глаза его увлажнились. И небеса над ним, казалось, источалинедобрый белый свет, заглушить который можно было лишь благословенной тьмой.

И опять-таки помимо своего желания, он услышал голос ТониоТрески, поднимающийся к небесам из кривых венецианских переулков, ипочувствовал, что в его сознании происходит смешение этих двух мест: комнаты вНеаполе, где он был так непередаваемо счастлив, думая, что умирает, и Венеции,где он услышал это возвышенное пение.

И внезапно маэстро понял, что стояло за той дикой,непостижимой тьмой души, что угрожала поглотить его.

«Если этот мальчик не выживет, если он не сможет пережитьсовершенное над ним насилие, то и я жить не стану».

Вскоре он поднялся со своего ложа из трав и побрел назад вгостиницу. Но все же не нашел в себе сил подняться наверх и, присев на каменнуюступеньку, обхватил голову руками и тихо заплакал.

Прошло много лет с тех пор, как он последний раз лил слезы,или так ему казалось. Но уж конечно, уже много лет он не позволял им литьсястоль обильно.

Остановило же его то, что он услышал собственный плач.

В удивлении Гвидо поднял голову. Небо стало светлее, первыеголубые ниточки уже простегали бесконечное поле облаков. Он вытер слезы рукавоми встал.

Но когда он обернулся и посмотрел вверх, то увидел з концекаменной лестницы, идущей вдоль стены, худенькую фигурку Тонио.

Мальчик смотрел на него. Он не сводил своих черных глаз сГвидо, пока тот поднимался к нему.

— Вы тот маэстро, с которым я встречался? — мягкоспросил Тонио. — Для вас я пел в соборе Сан-Марко?

Гвидо кивнул, вглядываясь в бледное лицо, влажные губы,глаза, все еще светившиеся нездоровым блеском.

Он едва мог вынести вид разбитой, разрушенной невинности. И поднялглаза к небу, безмолвно молясь, чтобы этот мальчик отвернулся от него.

— И это из-за меня вы плакали? — спросил Тонио.

На мгновение Гвидо опешил. Потом почувствовал вспышку своегообычного гнева, от которого лицо его покраснело, а губы задергались. Но ещечерез мгновение понял совершенно отчетливо, словно кто-то прошептал ему на ухо:да, действительно, он плакал из-за этого мальчика.

Он сглотнул застрявший в горле комок и не сказал ничего.Просто смотрел на Тонио в мрачном удивлении.

Тут на лице мальчика, еще мгновение назад таком спокойном,почти ангельском, появилось горькое выражение. Потом горечь сменилась злобой,еще больше заострившей черты лица, и глаза засверкали опасным блеском,вынудившим Гвидо медленно отвести взгляд.

— Что ж, мы должны выбираться отсюда, — прошепталТонио. — Мы должны продолжить наше путешествие. У меня есть дело, котороене терпит отлагательства.

Гвидо смотрел, как он развернулся и прошел в комнату. Вседокументы были разложены на столе. Мальчик собрал их и вернул маэстро.

— Кто были те люди, что совершили это? — внезапноспросил Гвидо.

Тонио в это время надевал плащ. Он взглянул на него так,словно был погружен в глубокую думу.

— Идиоты, — ответил он. — Идиоты под началомтруса.

Тонио не произнес почти ни слова за всю дорогу до Болоньи,великой и суматошной северной столицы.

Если он и чувствовал себя плохо, то скрывал это, а когдаГвидо говорил ему о том, что стоит обратиться к врачу, потому что в такихслучаях всегда существует риск заражения, решительно отворачивался.

Лицо его все больше менялось. Оно вытянулось, линия ртастала тверже. А глаза, расширившись, сохранили лихорадочный блеск.

Он, казалось, оставался совершенно слеп к весенним красотамитальянской провинции. Но равным образом не желал замечать фонтанов, дворцов икишащих людьми улиц великого города.

Настояв на покупке шпаги, инкрустированной драгоценнымикамнями, кинжала и двух пистолетов с перламутровыми рукоятками, Тонио такжеприобрел себе новый костюм и плащ. Потом он вежливо (он всегда был вежлив, хотяникогда по-настоящему послушен или угодлив) попросил Гвидо найти для негоадвоката, знакомого с делами музыкантов.

В Болонье это не составляло труда. В здешних кафе было полнопевцов и музыкантов, стекавшихся сюда со всей Европы в надежде на встречу сагентами и импресарио, призванными обеспечить их работой на предстоящий сезон.После наведения справок Гвидо и Тонио отправились в контору компетентногоадвоката.

Тонио принялся диктовать письмо в Верховный трибунал вВенеции.

Он пошел на такое самопожертвование ради своего голоса,заявлял он, и требует, чтобы никто в Венеции не был обвинен в осуществленииэтого действия.

В оправдание своих учителей и всех тех, кто привил емулюбовь к музыке, а также Гвидо Маффео и прочих сотрудников консерваторииСан-Анджело, он подтверждал, что никто из них не знал о предполагаемом действиидо того, как оно совершилось.

Но прежде всего он хотел снять всякие обвинения со своегобрата Карло.

«Поскольку этот человек является в настоящее времяединственным наследником нашего покойного отца, обладает телесным здоровьем испособен жениться, он во что бы то ни стало должен быть освобожден от какой быто ни было ответственности за мои действия, для того чтобы впоследствии мог быисполнить свои обязанности по отношению к будущей жене и детям», —продиктовал Тонио.

Затем он подписал письмо. Несмотря на столь странноесодержание, адвокат засвидетельствовал его, глазом не моргнув, и то же самоесделал Гвидо.

Копия письма была отправлена Катрине Лизани, с просьбойнемедленно переслать в Неаполь все личные вещи Тонио. Мальчик просил такжеузнать, можно ли выплатить небольшое приданое Беттине Санфредо, прислуживающейв кафе ее отца на площади Сан-Марко, с тем чтобы она могла найти достойногожениха.

После этого Тонио вернулся в монастырь, в котором ониостановились, и в изнеможении упал на кровать.

Гвидо часто просыпался среди ночи и видел, что Тонио,полностью одетый, сидит на другом конце комнаты и ждет утра. А в начале ночи,до полуночи, мальчик иногда метался во сне и даже кричал, но потом просыпался,и его лицо становилось таким же безжизненным и непроницаемым, как всегда.