Плач к Небесам - Энн Райс

Мраморный бог полулежал у стены, наклонив вперед гигантскоебородатое лицо. С его открытой к небу ладони с растопыренными пальцами водастекала на освещенную лунным светом поверхность бассейна.

Тонио Трески неотрывно смотрел на обнаженную грудь ишироченные бедра статуи, плавно переходившие в ниспадающую свободными складкамидрапировку, из-под которой выступала рельефная нога — на ней покоился вес всегогиганта.

Гвидо отвел глаза от чудовищного бога. Его заворожила игралунного света на водной ряби. А потом краешком глаза он заметил, что мальчикповернулся к нему. Эти безжалостные глаза опять принялись жадно разглядыватьего.

— Почему ты вечно пялишься на меня? — спросилмаэстро и неожиданно для себя вцепился в складку ткани на плече Тонио.

Он физически ощутил изумление мальчика. В свете луны быловидно, как сморщилось его лицо, приоткрылся рот и губы медленно зашевелились.

Четкие, ясные черты молодого лица расплылись в беспомощности,в полном раскаянии. Наверное, если бы мог, Тонио пробормотал бы какое-нибудьотрицание; он пытался что-то сказать, но остановился и замотал головой, не всилах продолжать.

Гвидо пришел в отчаяние. Он снова протянул к мальчику руку,но рука так и повисла в воздухе, когда он с ужасом увидел, что мальчикаполностью оставили силы.

Тонио глядел на свои ладони — то на одну, то на другую.Потом вытянул руки вперед, словно хотел поймать что-то в воздухе. А может,просто их рассматривал? Да, он рассматривал свои руки, а потом вдруг из егогорла вырвался какой-то клекот, полусдавленный стон.

Повернувшись к Гвидо, он тяжело дышал и был похож набессловесное животное, а в его распахнутых глазах читалось все большееотчаяние.

И внезапно Гвидо все понял.

Мальчик продолжал тяжело дышать, держа перед собой руки и несводя с них глаз. Потом неожиданно хлопнул себя по груди, и сдавленный стонпревратился в гортанный крик, становившийся все громче и громче.

Тогда Гвидо протянул руки, обнял Тонио и со всей силойприжимал к себе его напряженное тело, пока не почувствовал, как оно обмякло изатихло.

Потом Гвидо молча отвел его в постель. Но на ходу мальчикуспел шепнуть ему одно слово: «Чудовище».

Они прибыли в Неаполь первого мая. И даже долгая поездкасреди зеленых пшеничных полей не смогла подготовить их к виду широкораскинувшегося великого города, который утопал в солнечных лучах, сбегалкаскадами с холмов в блеске пастельных стен и расцветающих на крышах садов ипринимал в объятия панораму чистого голубого залива, усеянной белыми парусамигавани и Везувия, посылающего струйки дыма в безоблачное небо.

Карета с трудом пробивалась вперед, окруженная неутомимымроем горожан. Казалось, будто само благоухающее тепло воздуха вызывало к жизниэто оживление. Туда и сюда сновали кареты и экипажи, то и дело дорогуперегораживали ослики, громко расхваливали свой товар уличные разносчики, поройподходя к самым окнам и предлагая мороженое, ледяную воду, ломтики спелой дыни.

Возница щелкал хлыстом, лошади напрягались, таща карету вверхпо холму, и с каждым поворотом извилистой улочки открывался новый захватывающийвид.

Это был настоящий рай. Гвидо вдруг почувствовал, что в этомнет никакого сомнения. Он был не готов к тому ощущению радости бытия, котороепереполнило его.

Нельзя было смотреть на этот город с его буйной листвой ицветами, на этот изрезанный берег и эту грозную гору и не проникнуться радостьюдо самой глубины души.

Он видел, как возбуждены младшие мальчики, особенно меньшийиз них, Паоло: он чуть не выскакивал из окна, примостившись на коленях Тонио.Но и Тонио полностью забылся. Он напряженно, под разными углами разглядывалВезувий.

— Но он дышит дымом, — прошептал он.

— Он дышит дымом! — откликнулся эхом Паоло.

— Да, — ответил Гвидо. — Он так ведет себяуже очень давно. И не обращайте на него слишком много внимания. Никто не знает,когда он решит и в самом деле показать свой нрав.

Губы Тонио зашевелились, словно он молился.

* * *

Наконец лошади застучали копытами по конюшенному дворуконсерватории. Тонио первым спрыгнул с подножки кареты и подхватил на рукиПаоло. Опустив мальчика на землю, он тут же устремился за ним во внутреннийдвор. Его взгляд блуждал по окружавшим его стенам, поднимавшимся надчетырехугольной крытой аркадой из римских арок, сплошь увитых буйной лозой.

Из открытых дверей доносилась разноголосица инструментов.Маленькие лица выглядывали из-за стекол. Фонтан, украшенный потрепаннымивременем херувимчиками, бил мощной струей, которая сверкала на солнце.

Из дверей дирекции не замедлил появиться и обнять Гвидомаэстро Кавалла.

Вдовец, чьи взрослые сыновья давно разъехались по разнымстранам, капельмейстер любил Гвидо особенной любовью. Гвидо всегда знал это итеперь испытал внезапный прилив теплого чувства к этому человеку. Емупоказалось, что Кавалла постарел. Неужели это так неизбежно? Он почти совсемседой.

Весьма небрежно поприветствовав младших мальчиков, маэстроКавалла отпустил их. Его взгляд привлекла одинокая фигура венецианца,бродившего среди окружавших аркаду апельсиновых деревьев, уже отцветших иусыпанных крошечными завязями.

— Объясни мне, что происходит, — тихо сказалмаэстро.

Однако стоило ему снова взглянуть на Гвидо, как он тут жееще раз обнял его и на мгновение прижал к себе, словно прислушиваясь ккакому-то отдаленному звуку.

Гвидо тут же покрылся испариной.

— Вы ведь получили мое письмо из Болоньи?

— Да, получил, и каждый день ко мне являются люди извенецианского посольства. Они чуть ли не обвиняют меня в оскоплении юнца подэтой самой крышей и угрожают получить ордер на обыск.

— Что ж, в таком случае пошлите за ними, —прорычал Гвидо. На самом деле он испугался.

— Почему ты готов на все ради этого мальчика? —терпеливо спросил маэстро.

— Когда услышите его голос, поймете, — ответилГвидо.

Кавалла улыбнулся:

— Ну, я вижу, ты остался самим собой, нисколько неизменился!

После секундного колебания он согласился, по крайней мере навремя, выделить Тонио отдельную комнату в мансарде.

* * *