Плач к Небесам - Энн Райс

Отступив на шаг, Гвидо издал протяжный низкий стон, не всилах сдержать ужас. Потом его горло сдавил рвотный спазм. Он посмотрел напропитанный кровью тюфяк, на ножи, валявшиеся на соломе и на грязном полу.Потом весь затрясся и снова застонал.

Когда наконец он немного пришел в себя, то оказалось, что вкомнате нет никого, кроме него и Тонио, что браво ушел, а дверь открыта.Городок за дверью был так тих, словно все жители его покинули.

Гвидо приблизился к кровати. Мальчик выглядел мертвым,маэстро долго не мог решиться поднести руку к его рту. Когда же он это сделал,то почувствовал слабое дыхание.

Тонио был жив.

Тогда Гвидо приподнял разорванную ткань и взглянул нарезультат произведенной операции.

Мошонка была разрезана и выпотрошена, рана грубо прижжена.Но сам разрез был небольшим, операцию провели максимально щадящим способом, иопухоли не наблюдалось. Со временем мошонка сожмется до ничтожных размеров.

Но, едва отведя взгляд от мошонки, Гвидо содрогнулся от ещеодного очевидного открытия.

Он взглянул на спокойно лежащий орган Тонио и увидел, что ондостигает в длину нескольких дюймов, почти как у мужчины.

Его охватил ужас. Острый ужас, заслонивший собой общийкошмар этой комнаты, где лежал пропахший кровью, избитый мальчик и куда грознозаглядывал болтавшийся за дверью браво.

Гвидо не был специалистом в человеческой анатомии. Он непонимал те таинственные процессы, которые произошли с ним самим, отняв у негоголос на пороге величия. Он знал только, что, наряду с чудовищной жестокостью, вэтом заключалась, возможно, столь же ужасающая несправедливость.

Он медленно коснулся лица спящего мальчика, пытаясь на ощупьопределить хотя бы малейшие признаки пробивающейся бороды.

Но ничего не нащупал.

На груди волос тоже не было. Закрыв глаза, Гвидо воспроизвелсвоей безошибочной памятью звучание того высокого чистого голоса, которыйслышал под сводами собора Сан-Марко, столь восхитительно усилившими его.

Этот голос был чист, он был совершенен.

И все же перед ним лежал почти зрелый мужчина.

За его спиной в дверях опять возник браво. Своими могучимиплечами он заслонил свет, просачивающийся в дверной проем, так что черты еголица было не разглядеть, однако голос прозвучал низко, угрожающе:

— Отвезите его в Неаполь, маэстро. Научите его петь.Скажите ему, что если он не останется там, то умрет с голоду, ибо не получит отсемьи ни гроша. И внушите ему, пусть благодарит нас за то, что сохранили емужизнь. И пусть помнит: он непременно расстанется с ней, стоит ему вернуться наВенето.

В тот же самый час в Венеции Карло Трески был поднят спостели неистовой Катриной Лизани, державшей в руках длинное и заковыристоеписьмо от Тонио, в котором он признавался в своем намерении лечь под нож радиголоса и поступить в неаполитанскую консерваторию Сан-Анджело. Немедленно былиотправлены посыльные в государственную канцелярию, и к полудню все агентыгосударственной тайной полиции рыскали по городу в поисках Тонио Трески.

Эрнестино и все певцы его ансамбля были арестованы.

Анджело, Беппо и Алессандро вызвали на допрос.

К закату солнца по всем кварталам Венеции распространилсяслух о «жертве», которую принес «бродячий патриций» ради своего голоса. Весьгород только и говорил об этом. Лекари и хирурги один за другим представалиперед Верховным трибуналом.

Между тем не меньше семи разных патрициев и патрицианокпризнались, что выпивали и обедали в компании молодого маэстро изнеаполитанской консерватории, который неоднократно расспрашивал их об уличномпевце-патриции.

В конце концов Беппо, заливаясь слезами, признался в том,что приводил этого человека в собор Сан-Марко послушать Тонио. Бедняга Беппобыл тут же брошен в тюрьму.

Карло с чистосердечными слезами и редким красноречиемобвинял себя в столь ужасном повороте событий, поскольку не пресек своевременнонеразумное и чрезмерное увлечение своего брата музыкой. Он не усмотрел в этомопасности. Он даже слышал о встрече Тонио с маэстро из Неаполя, но по неразумиюне придал этому значения.

Обвиняя себя перед следователями, Карло, с опухшим от слезлицом и дрожащими руками, выглядел безутешным.

И все это было вполне натурально, потому что к этому временион стал сомневаться в том, сработает ли все предпринятое, и с трудомсдерживался, чтобы не запаниковать.

Между тем Марианна Трески пыталась выброситься из окнапалаццо в канал, но слуги удержали ее.

Маленькая Беттина, девушка из таверны, плакала, рассказывая,что ни питье, ни еда, ни даже женщины не могли удержать Тонио от пения.

Наступила полночь, но ни Тонио, ни маэстро из Неаполя небыли обнаружены. Полиция прочесывала все городки и деревушки вокруг Венеции,вытаскивая из постели любого врача, который мог быть заподозрен в кастрациипевцов.

Эрнестино освободили, и он принялся рассказывать о том, кактревожился Тонио из-за неизбежной утраты голоса, и во всех кофейнях и тавернахне могли говорить ни о чем другом, как о таланте мальчика, его красоте ибезрассудстве.

Когда рано утром сенатор Лизани наконец вернулся домой, онзастал свою жену Катрину в истерике.

— Наверное, все в этом городе сошли с ума, раз поверилив это! — кричала она. — Почему вы не арестовали Карло, не обвинилиего в убийстве брата! Почему Карло до сих пор жив?

— Синьора, — промолвил ее муж, в изнеможенииопускаясь в кресло, — на дворе восемнадцатый век, а мы не Борджиа. В этомделе ничто не указывает ни на убийство, ни на какое-то другое преступление.

Катрина зашлась в крике. Когда наконец она смогла произнестинечто вразумительное, то заявила, что, если к завтрашнему полудню Тонио ненайдут живым, Карло Трески будет убит. Она сама это сделает.

— Синьора, — сказал сенатор. — В самом деле,похоже на то, что мальчик либо мертв, либо оскоплен. Но если вы беретесь внаказание за это отнять жизнь у Карло Трески, возьмите также на себя вековечнуюответственность, которую не разделит с вами ни один из государственных мужей.Ответственность за продолжение рода Трески.

Они въехали в Феррару еще до наступления ночи. Тонио еще неприходил в сознание. Когда экипаж, несшийся по бесплодной равнине, подбрасывалона ухабах, мальчик открывал глаза, но, похоже, ничего не видел.

В маленькой гостинице на окраине города Гвидо отнес его накровать. Связал ему руки. Пощупал лоб.