Дубль два - Олег Дмитриев

выглядывала из-за боковины стола. Сине-чёрные круги под грустными серыми глазами. Опущенные вниз уголки рта. И жирное, сытое пятно Тьмы, дремавшее под рёбрами.

— Вам что-то подсказать? — спросила она тихо, еле слышно, тут же переведя взгляд в коляску. Ребёнок не проснулся. Девочка, кажется. Хотя, судя по не новым, явно застиранным вещам — мог быть и мальчишка, просто в чужих, перешедших по наследству, шмотках.

Я отрицательно покачал головой и покрутил указательным пальцем, имея в виду: «спасибо, я просто посмотрю». Она понимающе кивнула в ответ, и уголки губ чуть дрогнули, пытаясь приподняться в благодарной улыбке. Но не смогли. Или мне это просто почудилось.

Новинками тут и не пахло. Выбор, или, как теперь правильно говорить, ассортимент был небогатый. Часть книг выглядела явно не единожды читанными, пожившими. А всё это место никак не походило на часто посещаемое. Судя по пыли на полках угловых шкафов — до них и владелица вряд ли добиралась. Мне почему-то подумалось, что магазинчик принадлежит этой грустной женщине, сидевшей при входе. Не было похоже на то, что тут есть, с чего платить регулярную зарплату продавцам. В воздухе пахло старой бумагой, детской присыпкой и какими-то густыми тревогой и тоской. На ум пришло неожиданное забытое слово «неизбывная».

Мне на глаза попалась книга Луи Буссенара — «Капитан Сорви-голова». В той же самой обложке, что была у меня в детстве: тканевый корешок, бледно-зелёный фон и чёрно-белый рисунок. С него смотрел юный парижанин, повернувшись в седле. Взгляд показался мне неодобрительным и тоже слегка встревоженным. Я повернул издание обратной стороной в надежде обнаружить стандартный скучный ярлычок с наименованием, штрих-кодом и ценой. А увидел полоску бумаги шириной в два сантиметра, что выходила из закрытого романа закладкой. Внизу красивым округлым почерком было указано: «250 рублей». «Птичка-галочка» над «и краткой» выглядела настоящим произведением искусства, как мне показалось — лёгкий двойной изгиб и изящный хвостик. Этот ценник, вырезанный из обычной школьной тетрадки в клеточку, со стоимостью, указанной от руки, почему-то одновременно и умилил, и насторожил.

Я прошёл к следующему шкафу. Там на меня смотрел с оранжевой блестящей обложки Джонни Воробьёв, герой рассказов великого Командора, Владислава Петровича Крапивина. В клетчатой рубашке и спортивных штанах, сжимая в руках эфес шпаги. Взяв книгу бережно, как редкую ценность, в оглавлении нашёл давно забытые, но тут же ярко вспыхнувшие в памяти названия: «Бегство рогатых викингов», «Мушкетёр и фея» и «Болтик». Последний рассказ заставил вздрогнуть. Я будто наяву увидел себя, третьеклассника, тоже таскавшего в кармане ржавый болт, кажется, «десять на двадцать восемь». Герой рассказа, Максим Рыбкин, носил свой «для крепкости». Мне тогда тоже казалось, что помогало. На точно такой же полоске бумаги была указана точно такая же цена. И взгляд с обложки тоже был похожим, чуть тревожным.

Третьей книгой, что смотрела на меня глазами старого друга, точнее — подруги, оказалась «Сто лет тому вперёд» Кира Булычёва. И тоже в обложке, памятной с детства: на белом фоне в странноватой оранжево-сине-жёлтой солнечной короне название, написанное мультяшными разноцветными буквами. Над ним — непонятная птица. Внизу — рыба и что-то, напоминавшее мышь. Между ними — уставшая девочка с большими глазами в скафандре с дурацкой антенной, приделанной невесть как прямо к стеклянной сфере шлема. По тем временам, когда у меня появилась эта книга, дизайн был явно прорывным и авангардным. Алиса, в отличие от Женьки Воробьёва и Жана Грандье, смотрела на меня с недоверием и, пожалуй, сомнением. Три эти книги моего детства куда-то пропали при переезде, хотя я точно помнил, что в багажник их клал. Кажется.

К девушке-женщине, что смотрела на меня с неожиданной опаской, я вышел из-за шкафа осторожно, стараясь не скрипеть. Судя по движению в коляске, ребёнок планировал просыпаться, а мать явно была бы не против провести ещё некоторое время в тишине. Я подошёл, кажется, совсем неслышно, хотя шагал не крадучись, а нормально, просто внимательно следя за тем, как распределяется вес по ступням. В усталых глазах снова померещилась благодарность. Осторожно положив на стол тысячу, я жестом показал ей, что сдачи не надо. Во встречном взгляде проскользнули непонимание и тревога.

— Возьмите, пожалуйста, ещё книгу, любую. У меня вряд найдётся сдача, — еле слышно прошептала она.

Я с сомнением посмотрел на шкафы позади. Просто так брать любую книгу не хотелось. Девушка, видимо, как-то по-своему расценила мой взгляд и протянула мне ту, что читала сама. Я посмотрел на обложку — «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» Ивана Мележа. Пожалуй, умей я читать знаки — было бы значительно проще. Но знаков читать я не умел. Знания и умения, о которых поведал Дуб сегодняшним утром, тоже пока проявились не все. Но за прошедшее время я совершенно точно поменялся. И довольно сильно. Приняв книгу двумя руками, склонил голову, поблагодарив хозяйку. Судя по разлинованной общей тетради, которую она осторожно раскрыла, чтобы, видимо, внести сумму в графу «Приход», сюда уже несколько дней никто не приходил. Она вернула мне поклон, но больше ресницами, неожиданно длинными и красивыми. И без всякой туши, насколько я мог рассмотреть.

Уже спускаясь по лестнице, услышал за спиной громкий высокий гортанный голос:

— Э, Лиска! Если дэнэг заработала — долг отдавай, да?

К ещё не успевшей завершиться фразе присоединился детский крик. А я услышал, как судорожно вздохнула хозяйка книжного. Хотя нас разделяло никак не меньше десятка метров, перегородки и шкафы. Наверное, я слишком сильно прислушивался и хотел услышать. Или она хотела, чтобы кто-то услышал.

Ребёнок заходился криком, как, вроде бы, не должен был. Так хрипло и истошно маленькие кричат, когда их что-то долго беспокоит: холод, голод или сырость. Или когда им больно. Раздалось старое как мир «тщщщ-тщщщ-тщщщ», ритмичное, строенное, каким матери успокаивали капризничавших младенцев, наверное, ещё тогда, когда и сами разговаривать не умели. Помогало слабо. Чувствуя, что совершаю не то, что сделал бы ещё несколько дней назад, я развернулся и пошёл по щербатой лесенке наверх.

— Зачем ты так кричишь, Зураб? Ребёнка разбудил, — женский голос был таким же усталым, как и его хозяйка.

— Я кричу? Это он кричит, я нормально говорю, э! — в речи черноглазого проскакивали скандальные нотки. А я увидел, как Пятно в нём начинает шевелиться в одном ритме с тем, что словно на глазах резко увеличивалось в размерах под рёбрами хозяйки книжного. Она качала на руках розовый свёрток. В котором пульсировало третье Пятно. Вот тебе и Белые