Залив девочек - Александра Нарин

девушек. Эти пары знали, как обращаться друг с другом, между ними не было смущения. Их не интересовали древние постройки, они пришли, чтобы побыть наедине, запускать пальцы глубоко под ткань и трогать мягкую, влажную от жары кожу. Мы были так далеки от их тайных умений. Из-за этого и еще, наверное, от моей безволосой головы я чувствовала себя песочной – вот-вот рассыплюсь.

Климент Радж казался мне скульптором древности. Он изучал орнамент храмов, вырезанный упорным инструментом в плоти породы. Он касался длинными пальцами сотни заскорузлых ран на гранитных колоннах. Так врач ощупывает тела больных. С каждым вдохом, с каждым поворотом лабиринта я любила его все больше и больше.

Деревенские женщины сидели на тропинке в ущелье, продавали воду и манго. Они расставили товар на земле возле огромной ванной, выбитой в граните для богини.

– Ты хочешь манго, Грейс? – спросил Климент Радж тихо. – Только осторожно, от манго с водой может стать нехорошо.

Я любила его бесконечно. Каждое слово, сказанное им, его акцент. Мы поднялись в самый высокий храм, служивший для древних маяком. Пот тек на наши глаза, дыхание стало тяжелым, будто мы только что занимались любовью. Яркое небо сияло драгоценным шелком, раскаляло плоские крыши разноцветного городка, искрился Бэй. Сколько свободы было в мире, а мне доставались только крошки с этого пира. Теперь и их забрали.

«Марумагал[39], подвяжи платок потуже, в кастрюле полно твоих волос! – хриплый голос возвращает меня в мраморную кухню. В тишину моих мыслей рвется шум улицы, крики торговцев, голоса женщин, что курят на соседнем балконе, обсуждают магазины. – Марумагал, когда ты научишься добавлять соли как положено?» Сколько еще соли нужно вам от меня? Я солю. Маленькие кристаллы летят и тонут в месиве карри. Я возвращаю себе небесный день.

Горный лабиринт вывел нас в улочку, сплошь заставленную скульптурами. Там были пышнотелые танцовщицы, исполинские головы Будд, коровы и даже «Тайная вечеря» в камне. Скульптуры захватили Климента Раджа. Он медленно шел, разглядывая, как в открытых мастерских камень превращался в лепестки.

На дороге возле своей лавки сидел старик, высекая из мрамора слона. Мраморная крошка осыпала его лицо, руки, одежду, дорогу вокруг. Оживляя камень, старик не замечал ни пыли, ни жары. Струйки пота оставляли дорожки на его иссушенном лице.

Климент Радж заговорил с ним на малаялам. Они беседовали увлеченно и быстро, язык вился, кружился, вспыхивал и угасал. Знакомые звуки складывались в неизвестные слова. Старый тамильский – мать малаялам, но современный тамильский – его троюродная сестра. Те, кто говорят на малаялам, поймут тамильский, однако большинство тамиджан не поймут их.

Наговорившись со скульптором, Климент Радж дал знак идти дальше.

– Этот человек тоже малаяли, как и я. Мы сразу поняли, что оба из Кералы. Он великий мастер, с одиннадцати лет учился ремеслу здесь, в Махабалипураме. Ты видела, как он высекает слона? Это огромное искусство, сегодня скульпторы уже не владеют этим способом.

Потом мы оказались у прибрежных храмов, изяществу которых завидовали боги. Поколения людей не жалели жизни, чтобы оставить на земле чудо, с виду хрупкое, словно из мокрого песка, но непокорное ветрам и наводнениям. «Не то что наши картинки на один день из бумажек и клея», – подумала я.

– А ты знал, что когда отступили волны цунами, то открылось дно? Под водой нашли скалу с головой слона, летящую лошадь, льва, павлинов, руины стен, колонны? – спросила я.

– Правда? – он обрадовался, как маленький школьник. – А потом что?

– Сейчас туда водолазы ныряют, говорят, там целый терракотовый город. До цунами все песком было закрыто, а волны очистили сокровища от песка.

– Цунами многое изменило. Мой папа ушел тогда. Он тоже был художник, делал оружие, ножи. Он поехал в панчаят Аллапад, к родным. Рождество же. Аллапад стоит на узкой полосе суши между океаном и каналом, знаешь это? Наверное, ты не слышала, это маленькое место. Я любил ездить туда, но в то утро я хотел играть на дороге с друзьями. Теперь, после цунами, над каналом построили мост, потому что на лодках спасение шло медленно, людей не успели перевезти на материк через канал. Хотя канал, который отделяет Аллапад от материка, не широкий, там все близко. В спокойный день. Помню, нам с мамой дали одежду, гуманитарную помощь. Много лет потом я ходил в этом барахле, пока оно не стало слишком коротким. Папа оставил деньги, его работы, лавку ножей, но все равно мы жили экономно и не тратили, если можно не тратить.

– Моя мама тоже пропала в то Рождество в Колачеле.

– Да? – Он помолчал в своем внутреннем озере. – В Колачеле было очень плохо. Значит, мы оба дети цунами.

* * *

На берегу песок смешался с папиросами и обертками от мороженого. Всадники с блестящими от пота спинами гоняли усталых лошадей. В самом начале пляжа собралось много людей в красной, желтой, оранжевой, синей одежде. От слабого ветерка крутились ржавые карусели. Краска на их железных остовах облупилась. Купол из сшитых кусков ткани вздувался на ветру, а за ним виднелись узорные пирамиды прибрежных храмов. Из-за этих пирамид европейцы называли Махабалипурам «Семь пагод».

– Я сделаю набросок, эта ржавая карусель и храм… то же, что базилика и трущобы. Наши работы будут в одном стиле.

Он снова улыбнулся по-детски. Я стала рисовать, опасаясь лошадей. Климент Радж поднимал руку, останавливая их, чтобы они не приближались ко мне.

Потом он тоже достал из сумки альбом в обложке из искусственной кожи, уселся на песке. Когда мы закончили работу, солнце уже опускалось к Бэю. Мы показали друг другу наброски.

Он нарисовал, как ветер обдувает меня и белый с синим узором шальваркамиз облегает грудь и бедра. Не помню, чтоб ветер так сильно дул, погода была тихой, жаркой. Да и грудь у меня никогда не была такой сочной и большой, как фрукты. Голова моя выглядела хрупкой, а шея тонкой, египетской. Он нарисовал глаза, похожие на месяцы, что положили гранями вниз, чуть закруглив по-орлиному у носа, дуги бровей, сжатые губы, серьги в виде павлинов – подарок нашей горничной. Я увидела, что похожа на маму. На секунду мне даже показалось, что это она на рисунке, и острая печаль кольнула мне сердце.

– Тебе нравится?

– Да.

– Сделаю картину из этого эскиза и после выставки я подарю тебе.

«Марумагал, ты не видишь, у тебя кипит, сейчас через край польется? Всю кухню ты забрызгала маслом. Как нам не повезло! Как не повезло! Раньше мы жили чисто, а теперь вот что! Еще учить и учить молодых культуре», –