Залив девочек - Александра Нарин

бились в стены. Я поднялась, перешагивая ступени. Девочки тащили на наш этаж матрасы и свой нехитрый скарб: форму, тетрадки, полиэтиленовые пакетики с заколками.

– Вы куда это, леди? – спросила я.

Вместо них ответил папа, он вышел из столовой и направлялся за новой партией вещей.

– Их комнату тоже придется сдать, чтоб раздобыть немного денег, поживем все вместе. А тебе, может быть, стоит приходить пораньше?

– Эсхита убежала, – защебетали девочки.

– У нас вши, – пропищали они жалобно.

– Я уже позвонил в полицию. Сказали приходить завтра вечером, если она не объявится. Друзья пока поехали на автостанции и вокзалы. Что-то мне подсказывает – она собралась в Бомбей. А вас всех мы сегодня подстрижем, – сказал папа девочкам. – Как вы только умудрились подхватить вшей?

– Приедут женихи, и мы опозоримся, – сказали старшие.

Маленькие захныкали:

– Мы будем уродливые!

Я уже знала, что керосин, уксус и луковый сок нам не помощники. Мыть голову бесполезно, вши только крепче хватаются за волосы. Уничтожить и яйца, и насекомых может только бритье. А если ничего не делать, голова покроется укусами, дети будут чесаться. Такое я видела у новеньких, но вот так, чтобы сразу все подхватили педикулез, было в первый раз.

* * *

К десяти вечера мы перетаскали матрасы, учебники, одежду. Хотя девочки еще не ложились, бабушка и Чарита тщательно протрясли матрасы и простыни на балконе. Чарита поставила кипятиться школьную форму в большие кастрюли. Она опустила заколки в уксусную воду.

– Ну-ка тише! Мы подарим ваши волосы Деве Света, – сказала я. – Многие женщины в Мадрасе так делают, чтобы исполнить свое желание. Почему мы не можем?

В нашем городе женщины до сих пор жертвуют волосы богам. По улицам ходят старухи со сморщенными лицами и гладкими макушками, девушки с отрастающими ежиками, лысые дети. Но мы не совершали таких обрядов.

Пол в ванной стал черным и мягким. Я замоталась дупаттой, чтобы вши не перешли на меня. Чарита, спасибо ей, не уходила домой, сгребала волосы в пакеты. Когда мы закончили с девочками, бабушка кивнула в мою сторону:

– Чарита, посмотри ей волосы.

– Леди Грейс, да они уже бегают! – воскликнула Чарита.

– Придется сбрить, – махнул рукой папа.

Я с отчаянием подумала о встрече с Климентом Раджем, до которой оставались лишь быстрые часы ночи (а я все еще не знала, как сказать об этом). Девочки смеялись – не им одним страдать. Я едва сдерживала слезы. Косы были единственным моим украшением. У папы, бабушки и Чариты никаких вшей не оказалось.

– Молитесь Деве Света, леди Грейс, – смеялись девочки. Лысые, они походили на голубей.

Мои волосы упали на разбитый кафель пола, и Чарита ловко прошлась по голове машинкой. Я почувствовала, как голова становится маленькой и легкой, в нее дуют все ветра. Климент Радж никогда меня не полюбит. Любовь рухнет на крыши города, как раненый великан.

Глубоко за полночь мы вынесли все волосы на улицу и сожгли.

– Госпожа, разрешите мне остаться до утра? – тихо сказала Чарита бабушке.

– Спасибо, Чарита, иди домой, – ответила бабушка.

Я подумала, что поздно идти в трущобу по улице одной. Впрочем, горничная всегда уходила поздно.

* * *

Я отмылась от острых волосков, которые кололи все тело, особенно шею. Я хотела сжечь себя и не знала, как выйду из дома. Климент Радж подумает, что я помешана на религии, подумает, что перед встречей с ним я отдала волосы богу.

Мне нужно было сказать папе, и я решилась:

– Папа, мне завтра сказали ехать в Махабаллипурам, учитель сказал. Поработать для выставки, – огонь стыда полыхал на моих щеках, на лбу и даже на пальцах.

– Неужели ты не видишь, что творится дома? – ответил папа. – Я не хочу говорить с тобой. Чируми[33] пропала, а ты хочешь развеяться.

Что ж, значит, завтра я выйду к базилике и откажу Клименту Раджу, потом откажу учителю. Откажу жизни. Я обессилела и захотела лечь. На удивление, за меня вступилась бабушка:

– Пусть поедет, куда ей нужно. Для чего мы платим горничной? Пусть съездит на денек, беды не будет. Девочек остригли, а Эсхита – обманщица, прибежит еще.

Папа никогда не спорил с бабушкой, кивнул, перебрал струны невидимого ситара и ушел в свою комнату. Младшие девочки уже уснули, а старшие трогали свои лысые головы.

– Вы все равно очень красивые, – сказала я им, проходя осторожно по расстеленным всюду матрасам.

– Вы тоже, леди Грейс, у вас такие большие глаза теперь, будто выросли.

* * *

Подруга Эсхиты, Собара, лежала у балкона. Она вжалась в стену и почти не дышала. Я подошла к ней и тихо позвала:

– Собара, скажи, ты же знаешь, где она? Скажи, не бойся. Это очень опасно. Люди поехали искать, может быть, они не там ищут.

Собара беззвучно заплакала, я почувствовала, как она трясется в темноте.

– Скажи мне. Это не предательство, а спасение. Мы все одна семья.

Редкие моторикши проносились по Санхомхай-роад, увозя людей по неизвестным адресам. Фары оставляли полосы света, рваного из-за густых тамариндов, склонившихся над дорогой.

– Эсхита не ходила в школу, она познакомилась со взрослым человеком. Она говорила, он ее любовник и что он хороший. Она уехала с ним.

– Где он живет? Ты видела его?

– Я не знаю, я не знаю, никогда его не видела. Он ее забирал в тупике за школой. Она говорила только, что у него красная машина. Говорила, он важный человек в городе.

– Не плачь, ты помогла своему другу.

– Она поклялась, что перережет мне горло бритвой, если я расскажу.

– Не перережет, спи.

Я пошла к папе. В его комнате почему-то убирала Чарита, переставляла на полках свадебные снимки уехавших девочек, вазы, статуэтки. Я думала, она давно дома. Я рассказала папе про красную машину, он позвонил друзьям и долго говорил. Я ждала, пока он положит телефон, но он все говорил, водил рукой в воздухе. А Чарита переставляла пластиковое святое семейство, деревянного музыканта с флейтой, Иисуса в оранжево-синей одежде. Я пошла спать. Над Бэем показалась желтая полоса восхода.

Когда через мгновение зазвонил будильник, я ничего не чувствовала. Только пустоту и звон москитов в ушах. Голова без волос казалась не моей. По дороге к базилике Святого Фомы у меня не осталось волнения. Пакет с бумагой, акварелью и карандашами стал тяжелым. Полиэтилен с фиолетовыми цветами проткнуло уголком фанерного планшета, я прижала к себе пакет, чтоб он не разорвался.

* * *

Белоснежная базилика Святого Фомы сияла, уносясь в голубое небо. Ажурные башни со стрельчатыми окнами казались хрупкими, меловыми. Невесомая базилика всю улицу тянула за собой ввысь, к Богу. Климент Радж