Залив девочек - Александра Нарин

лежали, раскинувшись, даже в жаркие дни сворачивались, положив ручку под голову. Так же сворачиваются кошки Решам в клетке с мягкой подстилкой. Она закрывает их там, когда приходят гости с аллергией на животных.

Лучик скатилась с матраса на пол, я хотела переложить ее назад, но матрас оказался мокрым.

Эсхита лежала головой у окна под ночным небом, от нее пахло биди. Откуда у нее деньги на папиросы?

Я проверила лоб Пылинки – он был холодным и влажным. Это значит, болезнь отступила, но не далеко, она еще может вернуться, как задумчивая волна.

Я посмотрела на девочек-подростков. Они спали, словно тайные книги ночи.

Амн вытянулась и сложила руки на груди, будто мертвая. Ее лицо было скульптурно правильно. «Папа очень сильно любил нас, – рассказывала она, – но когда он умер, то дяди выгнали нас из дома». Ее мать привела голодную девочку к нам: «Возьмите ее, мне нечем ее кормить, нам негде жить». «Однажды мама заберет меня, и я стану полицейской», – говорила Амн. Ее мама исчезла среди миллиарда четырехсот миллионов человек, как бусинка в магазине бисера «Наврабеадс» в Калешнагаре.

Так же ждала своего дедушку Тамши, единственная девочка с розовой кожей и бирюзовыми страшными глазами. Дедушка привел ее после смерти родителей. Он отказался давать внучке еду и кров. Он сказал: «Я отказываюсь давать внучке еду и кров, как Индия отказывается от подписания Конвенции о беженцах. Мой сын не мог даже телефон себе подключить, чтобы звонить. Даже его телефон принадлежал индийскому приятелю. Как я отдам ребенка в школу? Ее никто не берет. Мы пуштуны, беженцы долины Кабула, обречены быть ничем. Когда Индия подпишет Конвенцию о беженцах и я получу статус человека, я приду и заберу ее». Потом он каждый день приходил к Тамши, единственной девочке, которую навещали, но что-то случилось. Что-то случилось с этим стариком, чьи веки всегда слезились от печали по Афганистану.

Ждала и Назо, которой нечего было ждать. В ту ночь она свернулась в клубок и накрыла себя сверху половинкой матраса. Она привыкла ночевать так на рыбном рынке, где ее спальней была бетонная галерея с облупившимся кафелем на колоннах, где к вечеру оставались только стаи диких кошек. Она спала среди корзин с остатками непроданного товара, который закрывали на ночь брезентом. Назо еще помнит, что кто-то привел ее на рынок, «какая-то знакомая рука», привел и исчез.

– Мама, – закричала Лучик, – мамочка!

– Тише, тише, – я скорей убрала мокрую простынь и клеенку, переложила ее обратно на матрас. Так странно звучал ее голос с легкой детской хрипотцой. Днем она только молчала, глубоко погружаясь глазами мангуста в то, что видит. «Мусульманка, – предположила я, – из тех племен, что отмечают Понгал, ходят в тирху по большим праздникам, соблюдают Рамадан, да еще и поклоняются деревенским божествам».

За шкафом взрослые девочки спали в красивых позах, похожие на сурасундари[32]. Их бедра были налиты силой, готовой принимать мужчину, давать жизнь детям, стать частью великого торжества природы. Я невольно коснулась рукой своих ног, отправляясь в новое плаванье любви к Клименту Раджу.

Из-за любви должен родиться новый человек. Но ребенка я совсем не хотела. Мои материнские чувства давным-давно разрослись огромным деревом, и для этого мне не нужно было рожать. Я натаскалась детей на поясе и на спине, я кормила их из бутылки, с ложечки и из пипетки, как котят (так я кормила Двух Хлебов, вялых, не способных даже глотать). Я знаю, что такое мыть младенца и что такое вставать по ночам. Я знаю, как опасно даже дыхание для недоношенных детей. Знаю, как зубы прорезаются через плотную кожу детских десен.

Мне знакома радость из-за того, что ребенок научился вставать и ходить, стуча и елозя перед собой пластиковым стулом; отправился в школу, начал сам стирать. Я люблю, когда пятилетние девочки, изо всех сил сжимая скользкое мыло, старательно трут гольфы и трусы.

Мне казалось, что я живу две тысячи лет. И я знала, что если к нашему порогу вновь подкинут беспомощное существо, то я пройду все снова.

Некоторые наши девочки, которые вышли замуж не слишком далеко, ближе к родам по традиции возвращались в Башню. Так возвращаются молодые жены в дом своих матерей. Их мужья звонят по телефону и спрашивают, все ли хорошо, поела ли жена. Многие благодарят нас, потому что наши девочки очень преданные. Они безмерно счастливы, что у них после стольких лет надежд и ожидания появляется настоящая семья. Всю свою нежность, которая томилась годы, они отдают мужу, свекрови со свекром.

Как бы ни была хороша Башня, как бы мы ни старались, ни сбивались с ног, она оставалась лишь временным жилищем. Один раз приехали люди из газеты. Папа им сказал: «Мы не открыли детский дом, а создали семью». В глубине души мы понимаем, что это неправда, что все-таки мы создали лишь убежище.

Из комнаты девочек я поднялась к отцу. Палец его кружит над клавиатурой в поисках нужной буквы. Я села рядом, подвинула к себе клавиатуру. Между кнопок бегали маленькие жучки. Я начала отвечать тем женихам, которым было неважно следующее: есть ли у их будущей жены родители, ее каста, вера. Я забыла, что мне самой нужен мой жених.

Аафрин

Когда голос с потолка говорил, какой поезд придет, мимо нас ходили ноги. Мне было душно и шумно спать. Мамочка сказала:

– Спи, Аафрин, я буду слушать, когда поезд в Канчипурам.

Мне было скучно спать.

– Что ты возишься, как паук в молоке? – сказала мама взрослым голосом.

Я притворилась, что сплю. Возле головы ходили люди. Пол был твердый, плохой, у него был вонючий запах.

На земле сон приходит сразу, а на полу сон, что гнилая веревка – из-за всего рвался. Сон, что гнилая веревка – так моя бабушка говорила, когда в нашей деревне застревали жаркие ночи и сильно стрекотали цикады.

На станции голос изо всей силы говорил названия разных поездов. Свет на потолке бил в глаза. Поезда стучали вдалеке так грустно, они гудели, как раненые собаки. Было их жалко. Никаких людей больше не осталось, всех увезли. Только мы остались. Поезда уезжали ни с чем и грустили от этого.

Но я радовалась, что мы едем на фабрику. Если бы папа видел, то прикусил бы язык! У нас будут красивые сари и серьги, у нас будут синие штаны, как у городских женщин. Мы приедем в нашу деревню и пойдем по улице такие богатые. Люди скажут: «Ведьмы, как же они разбогатели», а мамочка скажет: «Никаких