Залив девочек - Александра Нарин

ходил под стенами, задрав голову. Я его уже не боялась, словно он был одним из беспризорных детей. Еще он походил на кого-то из апостолов Иисуса. Возможно, на Фому, что проповедовал на малабарском берегу Кералы первым христианам.

– Я собираюсь нарисовать этот собор. Видишь, как он стремится вверх? – Климент Радж поднял две руки, словно подхватывая воздух. – И трущобы рыбаков рядом. Собор огромный, а трущобы маленькие, как цветная мозаика. Они займут весь фон, неба почти не будет. Тебе нравится, как я придумал?

– Да, – сказала я. Если много говорить, он решит, что я легкодоступна для парней. Если я буду молчать, подумает, что я глупая.

А мне очень понравилась его идея: безупречно белый собор и пестрые лоскутки трущобы. Все картины о Мадрасе показывают лучшее или худшее в нем. На нашей выставке грани соединялись. Мы собирались сделать все так, будто подглядываем за городом и его окрестностями из какой-то щели или угла. Та первая и последняя моя выставка называлась «Незнакомец Тамилнад».

– Вот ты нашел сюжет, – сказала я, – и не нужно в Махабали тащиться по жаре.

– Надо поехать, – сказал он задумчиво. Он ушел внутрь своего озера и говорил из глубины. Я знала, что такое бывает, когда затеваешь картину. Мир и люди проваливаются, исчезают. Он даже не придал значения тому, что я лысая. Хотя мне казалось, что с меня снят скальп и зияет мозг.

Только в автобусе он вдруг очнулся, хлопнул в ладоши и улыбнулся. Я посмотрела в его медовые глаза, похожие на пляжи и джунгли Кералы, по которым несется утреннее солнце. Мы засмеялись. Свет его глаз разлился во мне, я стала такой, какой бываю с девочками: веселой и чуть строгой. Предрассудки в моей голове бережно стирала любовь.

* * *

– Любой ченнаит поймет, что ты не ченнаит, – сказала я, когда мы проехали мостом над рекой Адьяр.

– Да, я малаялам, из Кералы. Кажется, учитель говорил.

– Да, он сказал, но я бы и так поняла: ченнаиты не зажимают нос, проезжая над Адьяром.

– А что еще делают ченнаиты кроме того, что говорят на Мадрас-башай[34], и это лингвистический ад для парня из Кералы.

– О, ченнаиты! – сказала я с наслаждением и, помолчав, чтоб не показаться слишком болтливой, отпустила слова из моего рта, как круглые шарики. – Ченнаиты! Мы любим кофе с нежной пенкой и идли карри, мы покупаем подержанные книги, материалы для рисунков и одежду на Понди Базар. Мы зовем друзей «мачи» – брат. Фильмы Колливуда самые лучшие! А мы, тамиджане[35], самые добросердечные люди. Как можно описать наш город? Мы зовем его вандхара важа вейкум Ченнай – город, который охватывает все.

Теплый огонь вдохновения разгорелся во мне. Я рассказывала ему так, как привыкла рассказывать детям. Климент Радж кивал и смотрел на меня с удивлением.

– Наш город, он разный. Вот в северном Мадрасе люди веселые, любят есть рыбу и играют в карром на улице. Люди из центра, мы называем их «майлапорские мальчики», великолепны в крикете, они религиозные, учились в лучших школах страны, а потом еще и в Америке.

– Даже в Америке? – улыбнулся он и посмотрел на меня как на маленькую.

– Да! «Майлапорские мальчики» хорошо разбираются в компьютерах и музыке и никогда не пропускают «Музыкальные сезоны». Знаешь, это такой очень старый фестиваль, еще со времен англичан. Там не только музыка, но и разные лекции, драма. Правда, я никогда не была, только по телевизору смотрела. Странно, правда?

– Нет, не странно, я тоже не был на фестивале «Нила» у нас в Керале, – сказал он, продолжая смотреть в мое лицо как на что-то необычное. – Мне нравится, как ты рассказываешь. Что дальше?

– Дальше ребята с Безантнагара – люди высшего класса, очень богатые. Они говорят на танглише, то есть на тамильском и английском; они всегда на пляже, в ресторане или в своих модных машинах. Люди берега – бедные рыбаки, которые снабжают рынки города креветками, крабами, самой редкой рыбой. Они трудятся с утра до поздней ночи. – Я мельком вспомнила о нашей горничной, которая целую ночь мыла дом от волос. – В какой бы части мы ни жили, мы влюблены в свой город. Мадрас при англичанах был главней Бомбея. Если кто-то плохо говорит о нашем городе, мы начинаем спорить и всеми способами доказываем, что он не прав. Даже дракой!

– О, я и не собирался спорить, – засмеялся Климент Радж. – Мне нравится жить здесь, я многому учусь. К тому же Ченнай – город галерей и художников. Я должен пожить здесь какое-то время, чтобы стать художником полностью. Мне нравится ритм Ченная, он как музыка, дробь барабана. Но моя Керала – самое спокойное место на земле, там я един с природой, а художник без природы мало значит.

Мы замолчали и стали смотреть в окно. Наш фисташковый автобус кружил по улицам с щелями между домами, которые вели в другие спутанные кварталы; проезжал лавки, над которыми роились мухи; колониальные строения, изъеденные тленом, черные от масла автомастерские, мечети с пыльными минаретами.

Я подумала, что можно любить родной город бесконечно и понимать, что он до конца не твой. Он всех и ничей, сам по себе, как существо, по-звериному шершавое и гибкое. Эсхита пропала в горячих трещинах этого города. Разве можно здесь найти кого-нибудь, если он того не захочет?

Эсхита пропала, лысые девочки без меня собрались в школу, бабушка и Чарита остались одни, а я была счастливой. От меня во все стороны исходило тепло. Мадрас за окном говорил: «Ты заслужила счастье, ты можешь быть любой, Грейс, я город, который охватывает все!» Мне хотелось коснуться руки Климента Раджа. Он почувствовал это, стал смотреть вперед, на дорогу. Его ресницы были пушистые и длинные, от них под его тигриными глазами лежала трепетная тень.

Нужно было нарисовать его тысячу раз, оставить его лицо на стенах Мадраса, на ставнях, бетонных заборах, электрических щитах, как надписи о магическом шоу, чтобы я могла смотреть на него по дороге в магазин и обратно, чтоб я могла коснуться его. Ведь время забирает даже образ любимого лица.

* * *

Автобус вырвался из кипящего бурого чрева, набитого жареными пакотами, пылью и кофейным паром, кастрюлями и шинами, плакатами фильмов о безумной любви и коварными лицами кандидатов на выборы.

Громыхая и шатаясь, автобус мчался вдоль Бэя. Ослепительное голубое небо окрасило воду. Залив сверкал из-за пальмовых рощ, выглядывал в промежутки между богатыми виллами и заборами, посыпанными битым стеклом для защиты от городской бедноты. Белые пеликаны покачивались на воде в маленьких реках, бегущих в объятия