Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова

Григорьев почти не пил, свою первую жену любил и за восемьлет совместной жизни ни разу ей не изменил.

Он женился сравнительно поздно, выбирал, оценивал, боялсяошибиться. Одна была красивой, но глупой. Другая наоборот. Третья так сильнохотела замуж, что это отпугивало. Четвертая казалась слишком независимой иэнергичной для тихого семейного счастья. Пятую звали Катя. Рядом с ней всепрочие вдруг стали бесформенными, бесполыми и просто никакими.

Тоненькая, белокурая, с прозрачной кожей и ясными голубымиглазами, она была такой нежной и трогательной, что сразу возникало желание еезащитить. Она действительно нуждалась в защите. Еще в детстве, когда ееспрашивали, кем она хочет стать, она отвечала: “Катенька не будет работать нипод каким видом. Катенька будет просто красивая”.

Он влюбился так страстно, что готов был на ней жениться,даже если бы кто-нибудь из ее близких родственников вдруг оказался диссидентом,уголовником или евреем. Но повезло. Анкетные данные сероглазой феи былибезупречны, как и все в ней.

Ясным майским вечером 1971 года, на лавочке на Тверскомбульваре, после просмотра в кинотеатре “Повторного фильма” французской комедии“Разиня”, фея в ответ на серьезное предложение Григорьева сказала свое нежное“да”.

Андрей Евгеньевич был контрразведчиком. Он знал английскийкак родной, свободно говорил по-испански и на всякий случай выучил венгерский.Его давно собирались послать за границу, сначала в соцстрану, на Кубу или вВенгрию. Единственным препятствием оставалось то, что он холостяк.

Через полгода капитан Григорьев вместе с молодой женойотправился в свою первую заграничную командировку в Венгрию. Еще через полгода,в Будапеште, у них родилась дочь Маша. Венгрия была самой “несоциалистической”из всех стран Варшавского договора. Пока Григорьев аккуратно и добросовестновербовал агентуру в журналистской среде, писал подробные отчеты для начальства,Катя с красивой колясочкой ходила по магазинам, почти настоящим, почтизападным. После московского гастрономического и промтоварного убожествабудапештское изобилие пьянило ее, она постоянно пребывала в радостномвозбуждении, пела по утрам в душе, вечерами, встречая мужа после работы, сдетским визгом бросалась к нему на шею, рассказывала, где сегодня была и чтокупила.

Полтора года в Венгрии пролетели как один день. СемействоГригорьевых вернулось в Москву с чемоданами импортного добра и надеждами наследующую командировку, уже в настоящую заграницу, в Испанию, а может даже вСША.

Маша росла здоровым, жизнерадостным, но немного страннымребенком. Она унаследовала внешность мамы и характер отца. С ней не былопроблем. Даже в младенчестве она почти не плакала, зато много улыбалась,гримасничала, и Григорьев мог бесконечно наблюдать за ее подвижным личиком.Казалось, там внутри у нее происходит постоянная напряженная мыслительнаяработа. Было странно и жутковато представить, как может такая кроха вмещать всебя огромный мир.

В трехлетнем возрасте, обнаружив под новогодней елкойкоробку с пластмассовым пупсом, она захлопала в ладоши, искренне поддержалабабушкину историю про Деда Мороза, а вечером, когда Григорьев укладывал ееспать, сообщила ему шепотом, что “на самом деле куклу купили в “Детском мире”,и напрасно, лучше бы потратили денежку на коньки “гаги”. Андрей Евгеньевич сизумлением понял, что его трехлетний ребенок не верит общепринятым сказкам иумеет скрывать свои чувства. Он не знал, радоваться или пугаться.

В пять она разобрала на детали радиоприемник. Ей хотелосьвытащить и рассмотреть маленьких человечков, которые там внутри разговаривают,поют и играют на музыкальных инструментах. В шесть сконструировала издеревяшек, гвоздей, пружинок от шариковых ручек и аптечных резинокпистолет-рогатку, стрелявший крючками из проволоки. Провозилась почти месяц,постреляла в воздух и тут же охладела к своему творению, потребовала купитьдесять моторчиков в магазине “Пионер” на улице Горького, батарейки, паяльник,достать где-нибудь тонкое листовое железо и специальные ножницы. Когда ееспросили зачем, она развернула несколько листов миллиметровки, исчерченныекарандашом, и объяснила, что сконструировала робота, который будет ходить иразмахивать руками. Ничего из этой затеи не вышло. Листовое железо достать неудалось. Но Маша ни капельки не огорчилась. Ей как раз исполнилось семь, и порабыло готовиться к школе.

Григорьев помнил каждую подробность ее дошкольного детствапотому, что именно в 1979-м, когда Маша пошла в первый класс, они развелись сКатей, и дочь он стал видеть редко.

Катя не работала и была “просто красивой”. Оказавшись народине, она скинула Машу в хорошие ведомственные ясли, потом в такой же детсади, коротая ожидание настоящей заграничной жизни, принялась порхать, какположено фее. Порхала она по комиссионкам, по фарцовщикам, по каким-тобесчисленным “гостям”, по квартирам и дачам, где собирались все те жефарцовщики, продавцы комиссионок, модные парикмахеры, косметологи, стоматологи,администраторы гостиниц и концертных залов, сотрудники “Интуриста”, экстрасенсыи хироманты. Это была публика солидная, важная, идеологически надежная, тесносвязанная с КГБ. И все бы ничего, но Катя не могла появляться в такомпрестижном кругу в одном и том же брючном костюме дважды. Каратность и чистотакамней в ее сережках и колечках была недопустимо низкой. Трех пар итальянскихсапог на одну зиму явно не хватало. А всего одна норковая шубка, даже приналичии канадской дубленки, выдавала беспросветную нищету. Григорьев неоправдал ее доверия, он слишком медленно воплощал в жизнь ее высокие стремленияи прекрасные мечты. Ей хотелось не “Жигуль”, а “Волгу”, не двухкомнатнуюквартиру, а хотя бы пятикомнатную, ей хотелось покупать себе одежду не уфарцовщиков и подружек, вернувшихся из-за границы, а непосредственно вНью-Йорке, на Пятой авеню, в бутиках Версаче и Диора.

Андрей Евгеньевич пытался ее утешить, объяснить, что и такочень старается, но не может прыгнуть выше головы. Все будет, но чуть позже.Катя не утешалась. Она не могла ждать, жизнь слишком коротка, молодость икрасота мимолетны. Она хотела прямо сейчас, ужасно расстраивалась, плакала,кричала, хлопала дверьми, а потом не разговаривала с мужем неделями.

Маленькая Маша, если присутствовала при этих сценах, веласебя тихо и дипломатично. Погладив по головке рыдающую маму, сочувственновсхлипнув в ответ на ее отчаянные признания, что “папа нас с тобой совсем нелюбит”, она не возражала, но при первой возможности незаметно ускользала к папеи шепотом, на ушко, принималась рассказывать ему что-нибудь интересное из своейбурной детсадовской жизни. Папу она никогда не утешала и сама ни разу незаплакала во время родительских ссор. Григорьева пугала Машина железная,недетская выдержка.

Но значительно больше пугало его таинственное превращениеКати, нежной феи, в грубую ведьму, Катеньки, невесомой бабочки, в прожорливуюгусеницу. Ему все чаще снился один и тот же кошмар, будто вместо головы у негокочан капусты. Быстрые челюсти гигантского насекомого деловито пережевываютлистья, один за другим, в результате чего остается маленькая мертвая кочерыжка.Он просыпался среди ночи и первые несколько минут спросонья продолжал слышатьвлажный размеренный хруст и чувствовать щекотку в мозгу, такую сильную, чтохотелось вскрыть себе череп и там, внутри, почесать.