Плач к Небесам - Энн Райс

— Это тайна, тайна! — прошептал он, и сердце егоснова заколотилось.

Проснувшись в десять часов утра в своей собственной постели,Тонио быстро приступил к работе и разогрел голос в серии сложных дуэтов сПаоло. Потом надел белоснежную кружевную манишку, гобеленовый жилет и свойлюбимый серый бархатный камзол и прицепил самую тяжелую шпагу, после чегонемедленно отправился на Виа-дель-Корсо. Там его карета некоторое времядвигалась бок о бок с каретой Кристины, а затем он как можно более незаметнопроскользнул в ее кабинку.

Девушка была необыкновенно прелестна, и, оказавшись рядом,он тут же набросился на нее с жаркими поцелуями и непременно овладел бы ею тутже, в карете, если бы ему удалось ее на это уговорить.

Волосы Кристины были теплыми, полными благоухания, согретогоутренним солнцем, и, когда она слегка щурилась, темные ресницы делали глаза ещеболее прозрачно-синими. Он коснулся ее ресниц подушечками пальцев. Ипочувствовал, что влюблен в эту чуть припухшую нижнюю губку.

Но стоило ему забыться, как печаль снова овладела бы им, икогда он это почувствовал, то перестал целовать Кристину, хотя и не отпустил.Он посадил ее к себе на колени, он качал ее на правой руке, ее волосы проливалисьна него золотистым дождем, а потом ее лицо приняло то самое обманчивоевыражение наивности и серьезности, смешанных в щедрых пропорциях, и он впервыепроизнес вслух ее имя:

— Кристина.

В шутку он попытался произнести его так, как это делаютангличане, как его произносила она сама, делая из звука плотную преграду.Однако это оказалось так трудно, что он нахмурился и произнес ее имяпо-итальянски, так, чтобы язык оставался в передней части рта и воздух свободномог проходить от слога к слогу: он его спел.

Она рассмеялась чудесным журчащим смехом.

— Ты никому не сказала, где я был этой ночью? —внезапно спросил он.

— Нет. Но почему я не должна никому говорить? —удивилась она.

Ее звенящий голосок завораживал его. Было почти невозможноприслушиваться не к музыке голоса, а к словам.

— Ты молода, наивна и явно не знаешь света, —объяснил он. — Я не могу допустить, чтобы ты страдала. Сама мысль об этомнепереносима. А ты о себе совсем не заботишься.

— Так ты собираешься меня скоро оставить?

Он был поражен ее вопросом. И не знал, выдало ли лицо егочувства. Он теперь не мог сосредоточиться ни на чем, кроме того, что он сейчасрядом с ней и обнимает ее.

— Тогда позволь мне отпугнуть тебя сразу инавсегда, — сказала она. — Позволь мне сказать тебе, что мне дела нетдо мнения света.

— Хм-м-м...

Он отчаянно пытался слушать. Но Кристина была такойсоблазнительной, а дерзость, с какой она произнесла последние слова, особенновозбудила его. Она вся так и пылала решительностью, словно была самымобыкновенным человеком, а вовсе не эфирным созданием, хотя, конечно же, она немогла быть просто человеком, обычной женщиной, ибо за такой красотой не могскрываться еще и ум.

Нет, что за чепуха! Несмотря на всю ее привлекательность, вречах художницы проглядывал ясный и мощный интеллект.

— Мне нет дела до того, что другие думают обомне, — объясняла она. — Я была замужем. Я была послушна. И делала то,что мне велели.

— Но ты была замужем за человеком слишком старым длятого, чтобы помнить о своих правах или привилегиях, — ответилТонио. — Ты молода, ты наследница состояния, ты можешь снова выйти замуж.

— Я не собираюсь снова выходить замуж! —воскликнула Кристина, прищурив глаза и глядя на солнце, мелькавшее средилистьев. — И почему ты должен говорить это мне? — спросила она сискренним любопытством. — Почему тебе так трудно понять, что я хочу бытьсвободной и хочу рисовать, хочу работать в своей мастерской, хочу жить такойжизнью, которая мне по душе?

— Ах, ты говоришь это сейчас, — заметил он, —но потом можешь сказать что-то прямо противоположное, а ничто не повредит тебебольше, чем опрометчивость.

— Нет. — Она приложила палец к его губам. —Это не опрометчивость. Я люблю тебя. Я всегда любила тебя. Я любила тебя с тогопервого мгновения, когда увидела много лет назад, и ты это знал. Ты знал этодаже тогда.

— Нет. — Тонио покачал головой. — Ты любилато, что видела на сцене, на хорах в церкви...

Кристина с трудом удержалась от смеха.

— Я любила тебя, Тонио, и я люблю тебя сейчас, —сказала она. — И я не вижу никакой опрометчивости в моей любви к тебе. Аесли бы даже в этом и было что-то неблагоразумное, мне нет до этого никакогодела.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, веря ей в эту минуту. Икогда он обнял Кристину, ему показалось, что прелесть ее юности и невинностипереросла в нечто более сильное и прекрасное.

И все же он мягко сказал:

— Я боюсь за тебя. И до конца не понимаю.

— Да что тут понимать? — шепнула она ему наухо. — Разве в те годы в Неаполе ты не замечал хоть краешком глаза, как янесчастна? Ты же все время наблюдал за мной. — Она поцеловала его иположила голову ему на грудь. — Что я могу рассказать тебе о своей жизни?Что я пишу от зари до зари. Что работаю по ночам при плохом освещении. Чтомечтаю о заказах, о росписи капелл и храмов. И все чаще нахожу, что большевсего мне хочется писать лица — бедных и богатых и тех, кто поднимает меня нагребень моды, и тех, кого вижу на улицах. Неужели это так трудно понять? Такуюжизнь?

Его руки не переставая касались любимой, ласкали, отводилиназад волнистые пряди, а те тут же возвращались на прежнее место.

— Знаешь, кто я? — спросила Кристина с премилойулыбкой. — Я познала такое счастье на площади Испании, что вмиг сталапростушкой.

Он рассмеялся.

Но очень быстро выражение его лица изменилось, потому что онзадумался.

— Простушкой, — прошептал он.

— Ну да. Сущей глупышкой. — Онанахмурилась. — Я имею в виду, что, просыпаясь, я думаю о живописи, иложась спать, думаю о живописи, и вообще меня волнует одна-единственная проблема:как бы удлинить день...