Плач к Небесам - Энн Райс

Гвидо чувствовал: что-то произошло, но был уверен, чтоКристина здесь ни при чем.

Римский карнавал стремительно приближался. Опера успешно шлауже несколько недель, и тем не менее Тонио всячески избегал обсуждения любыхбудущих ангажементов. Как бы ни давил на него Гвидо, юноша умолял оставить егоодного.

Он жаловался на страшную усталость, на дурное настроение,сообщал, что ему срочно нужно идти к Кристине.

Он говорил, что, раз оба они приглашены к трем часам наприем, ни о чем другом думать просто невозможно.

Предлогам и извинениям не было числа. И когда Гвидо поройпросто припирал Тонио к стенке где-нибудь в дальнем углу театральной гримерной,лицо Тонио тут же каменело и приобретало ту холодность, которая всегдаприводила маэстро в ужас. В такие мгновения Тонио лишь сердито бормотал:

— Я не могу сейчас об этом думать, Гвидо. Неужели всегоэтого недостаточно?

— Достаточно? Да ведь это только начало, Тонио, —обычно отвечал Гвидо.

Поначалу маэстро решил, что во всем виновата Кристина.

Прежде всего, он никогда не видел Тонио таким, каким тот былсейчас: всецело захваченным любовью, отнимавшей у него все время за пределамитеатра.

Но когда, воспользовавшись тем, что Тонио отправился наприем, которого никак не мог избежать, Гвидо наконец пришел к Кристине, то неслишком удивился при виде ее искреннего удивления.

Разумеется, она и не думала убеждать Тонио отказаться отпасхального ангажемента во Флоренции. Он вообще с ней об этом не говорил.

— Гвидо, я готова последовать за ним кудаугодно, — просто сказала Кристина. — Я могу заниматься живописью влюбом другом месте так же легко, как здесь. Мне нужны только мольберт, краски ихолсты. Мне ничего не стоит отправиться хоть на край света, — голос еедрогнул, — пока он со мной.

Она только что проводила последних гостей. Горничные убиралибокалы и чайные чашки. А художница, засучив рукава, возилась с маслом икрасителями. Перед ней стояли стеклянные баночки с кармазином, киноварью,охрой. Кончики пальцев у нее были красными.

— Но почему, — спросила она, убирая со лбаволосы, — почему он не хочет говорить о будущем, Гвидо? — Емупоказалось, что она боится услышать ответ. — Почему он настаивает на том,чтобы мы все держали в секрете, чтобы все считали нас лишь добрыми друзьями? Яговорила ему, что вольна поступать так, как мне заблагорассудится, что ондолжен переехать ко мне! Гвидо, всем, кому это нужно, прекрасно известно, чтоон — мой любовник. Но ты знаешь, что он мне сказал? Это было не так давно. Былоуже поздно, и он выпил слишком много вина. Так вот, Тонио сказал, что нискольконе сомневается в том, что при всем том, что ты сделал для него, тебе было былучше, если бы ты понял его. «После этого его паруса наполнятся ветром», —сказал он. А про меня сказал, что мне совсем не будет хорошо, если он покинетменя с погубленной репутацией, и что он ни за что на свете не может этогодопустить. Но почему он говорит об уходе, Гвидо? До той ночи я думала, что этоты настаиваешь на том, чтобы мы расстались.

Зная, что Кристина не отрываясь смотрит на него, Гвидо ещекрепче сжал ее руку, но ему нечего было ей сказать. Он глядел на крыши,видневшиеся в открытых высоких окнах, и чувствовал, как в сердце просыпаетсяего старый враг, его старый кошмар.

Он не сказал девушке ничего, за исключением того, чтопоговорит с Тонио, и, мягко коснувшись губами ее щеки, вышел за дверь.

Забыв у Кристины свою треуголку, он не стал возвращаться,спустился по глухой лестнице и вышел на запруженную людьми площадь Испании, апотом повернул к Тибру и побрел прочь, опустив голову, держа руки за спиной.

* * *

Рим опутал его сетью кривых улочек, которые вели от одноймаленькой площади к другой, мимо огромных статуй и сверкающих фонтанов, а онтщетно пытался не думать о том, что происходит.

Через несколько часов он ступил на прекрасный разноцветныйпол собора Святого Петра в Ватикане. Прошел мимо величественных папскихгробниц. Статуи на надгробиях, мастерски вырезанные из камня, как будтосмеялись над ним. Верующие миряне толкали его со всех сторон.

* * *

Гвидо знал, что происходит с Тонио. Он знал это еще до того,как пошел к Кристине, но должен был убедиться.

В его не слишком склонном к воображению и привыкшем всевоспринимать буквально мозгу снова всплыл тот образ, что нарисовал ему болееразговорчивый маэстро Кавалла: Тонио, медленно разрываемый на части.

То, что он наблюдал теперь, было битвой двух близнецов:одного, жаждущего жизни, и второго, который не мог жить без надежды наотмщение.

И теперь, когда Кристина сжимала в своих объятиях светлогоблизнеца, когда опера окружала его такими благословениями и обещаниями, темныйблизнец отчаянно пытался погубить любящего, из страха, что если не сделаетэтого, то сам может погибнуть.

Гвидо не до конца мог постигнуть все это. Для его сознанияэто был довольно сложный образ. Но он понимал, что чем больше жизнь дает Тонио,тем больше он осознает, что не может наслаждаться ничем этим, пока не заплатитпо старым счетам в Венеции.

Теперь Гвидо стоял один посреди бесконечной толпы, текущейпо самой большой церкви в мире, и знал, что никто на свете не в силах емупомочь.

— Не могу, — прошептал он и отчетливо услышал своислова среди множества окружавших его звуков. — Не могу жить без тебя.

Плотные лучи солнца застили ему глаза. Никто не обращал нанего внимания, и он продолжал говорить, не двигаясь с места.

— Любовь моя, жизнь моя, голос мой, — шепталон. — Без тебя никакой ветер не наполнит мои паруса. Без тебя не будетничего:

И то предчувствие, что мучило его по дороге в Рим — страхпотери юного и преданного возлюбленного, — было ничем в сравнении с этойнадвигающейся бездной.

Начался карнавал. Ночи стали теплее. Публика металась отодного зрелища к другому. Вернувшаяся в Рим графиня еженощно устраивала балы.

Гвидо отказался от всех планов на весну. Но агентам изФлоренции он все еще не дал никакого ответа. Если бы только ему удалосьзаставить Тонио согласиться еще на один ангажемент! Ведь, дав слово, Тонио низа что не нарушит его, а это позволило бы выиграть время. Выиграть время — этобыло единственное, что он мог придумать.

* * *