Плач к Небесам - Энн Райс

И это отделяло ее от всех этих графинь, маркиз и графов, отвсех этих разряженных и разукрашенных людей, что составляли публику, ежевечернезаполняющую театр. И он почувствовал, что готов понять эту женщину, понять то,что она говорит, и то, что она делает, понять ее подлинную силу и то, почемуона всегда казалась ему такой одинокой, даже когда танцевала в переполненныхбальных залах.

Он смотрел на нее, вглядываясь в потемневшие, встревоженныеглаза.

И поражался тому, что раньше думал о художнице просто как овоплощении чувственной, земной красоты, способной вернуть ему великуюутраченную силу. И вот она стояла перед ним, и он понимал, что тот образбездумной и недоступной красавицы был лишь раковиной, которая теперь раскрыласьи обнажила ее подлинное "я" во всей его поразительной глубине. И,увидев теперь печаль в ее лице — а ему казалось, что это была именнопечаль, — он притянул Кристину к себе и крепко обнял.

Он держал ее лицо в ладонях, гладил ее волосы, отдавался ей,чувствуя, как она отдается ему, и они занимались любовью на постели из соломы,согревая друг друга собственным теплом.

* * *

Ему приснился снег.

Он не видел снега с тех пор, как покинул Венецию, и вообщеникогда не видел такого мощного снегопада, укрывшего землю как одеялом,стирающего собой все и вся. Ему снилось, что он проснулся в этом же самом местеи обнаружил, что все кругом, до самого горизонта, покрыто снегом, чистым ибелым. Голые тополя сверкали льдом, мягкие, невесомые и прекрасные снежинкикружились в воздухе и падали, падали на землю. Проникая сквозь разбитые окна,они ровным и удивительно белым ковром ложились на пол.

Кристина была здесь, с ним. Но не так близко, чтобы он могкоснуться ее. И тут он увидел, что на дальней стене нарисованы сотни незамеченных им раньше фигур: архангелы с могучими крыльями и пылающими мечами,отправляющие проклятых в ад, и святые со страдальческими взглядами,устремленными к небу. Образы эти, начерченные черным мелом, были такимижизненными, словно ее рука вытащила их из стены, где они раньше былизамурованы. Он смотрел на их нахмуренные брови, на вихрящиеся над их головамиоблака и на языки пламени, готовые поглотить поверженных грешников.

Эта картина ужаснула его своей величественностью. А фигуркаКристины перед ней была такая маленькая! С распушенными волосами, вразвевающейся при движении юбке, она переходила с места на место и, протянувруку вперед, изменяла форму того, что казалось неизменным и невыразимым.

Когда же Кристина обернулась к нему, он увидел, что она тожепокрыта снегом. Влетая в раскрытые окна, снежинки ложились на ее юбку, груди,покатые плечи. Ее волосы были белы от снега, ласково заметавшего их обоих.

Но что все это значило? Что означал этот снегопад в такомнеподобающем месте? Даже во сне Тонио отчаянно хотел получить ответ на этотвопрос. Отчего такой необыкновенный покой, такая сверкающая красота? И,взглянув еще раз на холмистую землю, раскинувшуюся под перламутровым небом, онпонял, что сейчас вообще находится не в Италии, а далеко-далеко от всех техмест, какие ему дороги, каких он боится, какие имеют для него значение. АВенеции, Карло, всего этого медленного погружения жизни в полный хаос просто несуществует! Он находился посреди огромного мира и ни в каком конкретном месте —везде и нигде, а снегопад становился все плотнее, белее, ослепительнее.

Стоя посреди снежной круговерти, он почувствовал, как рукиКристины обвились вокруг него. Ангелы и святые взирали на них со стены, а Тониознал, что он любит ее и больше ее не боится.

Он проснулся.

Теплые лучи закатного солнца касались его лица. Он лежалодин на соломе. Какое-то время он не шевелился. И вдруг постепенно из темнотыпроступила огромная картина на стене, точно такая, какую он видел во сне.Конечно же, он видел ее перед тем, как заснуть, хотя и не запомнил этого. Аперед картиной стояла она, девушка с золотистыми волосами.

Каждую ночь, как только падал занавес, он выбегал из театра,выскальзывал из кареты на Виа-дель-Корсо и тайком, скрываясь от все ещепреследовавших его бравос Раффаэле, спешил по грязным, запутанным улочкам кней, на площадь Испании.

Служанка, смуглая сморщенная старушка, вечно шныряла покомнате, вытирая пыль, бессмысленно суетилась и буравила Тонио маленькимичерными глазками, как будто он был из породы так ненавистных ей «мужчин». Привиде ее он начинал испытывать дикую ярость. Но тут же из затененных глубинкомнаты появлялась Кристина и успокаивала его. Она пила его поцелуи, какнаркотик, полуприкрыв веки, и долго таяла в его объятиях, а потом умоляла егопопозировать ей немного.

Его била дрожь. Любовь казалась ему мучением. Все то чистоевозбуждение, что он испытывал на сцене, перерастало в страстное и отчаянноежелание.

Вскоре вся мастерская озарялась свечами, и яркий светпревращал высокие окна в зеркала. Кристина усаживала Тонио перед собой,доставала бумагу, прикрепляла ее на доску и начинала рисовать пастелью, быстрорастушевывая ее, так что вскоре кончики ее пальцев становились разноцветными.

Ритмичное поскрипывание мела часто убаюкивало его. Со всехсторон на него, как живые, глядели портреты — сочные, яркие. Некоторые лицабыли ему знакомы, другие принадлежали мифического размера персонажам,выписанным на фоне гигантских небес и облаков так реально, что казалось, онивот-вот придут в движение. С высокого, в полный рост, портрета на него ласково,как живой, смотрел сам кардинал Кальвино, абсолютно похожий на себя,запечатленный с точностью, которая отзывалась в сердце Тонио тайной мукой.

Да, вне всякого сомнения, Кристина была очень талантлива.Эти здоровые, крепкие фигуры, не важно, знакомые или незнакомые, давили на негосвоей неукротимой мощью.

А посреди всего этого обилия лиц и фигур работала художница.Ее волосы, живые и волнующиеся на свету, казались ему все более и болееудивительными. Ему стало любопытно, рассердилась ли бы она, если бы угадала егомысли: она была для него такой же экзотичной, как белая голубка, слетевшая с заоблачныхвысот только для того, чтобы поиграть на крышке клавесина. В ней присутствовалатакая чувственность, что она казалась просто воплощением плотского желания. Икак в такой оболочке могли скрываться ум, талант и такая воля? Эта мысльневероятно занимала его.