Золотая чаша - Генри Джеймс

княгинюшка напрочь опровергла все прежнее притворство, и, когда она наконец двинулась вперед, Шарлотта встретила ее с полным сознанием огромного стратегического преимущества. Мегги шла, держа свое сердце в ладонях, с отчетливым, словно тиканье часов, ощущением надвигающейся судьбы, немыслимо жестокой и беспощадной, которой она взглянула в лицо широко раскрытыми глазами, и покорно склонила голову. Шарлотта без слова, без движения позволила ей приблизиться, и к тому времени, как Мегги оказалась рядом, голова ее уже лежала на плахе и мысль о том, что все пропало, мешала ей понять, упал уже топор палача или только еще занесен над ее головой. Ах, воистину преимущество было на стороне миссис Вервер; разве Мегги не чувствовала с самого начала, что сбита с ног и валяется на земле с переломанной шеей, беспомощно глядя вверх? Отсюда и мучительная гримаса слабости и боли в ответ на полное достоинства вступление Шарлотты:

– А я шла к тебе; я так и думала, что ты где-нибудь здесь.

– Ах да, я здесь, – услышала Мегги свой собственный, немного сдавленный голос. – В комнатах очень душно.

– Очень; но и здесь тоже душно. – Шарлотта говорила негромко и серьезно. Даже слова о погоде прозвучали у нее внушительно, почти торжественно, и Мегги, в растерянности подняв глаза к небу, не глядя ощущала ее неумолимую решимость.

– Воздух такой тяжелый. Я думаю, будет гроза.

Мегги проговорила это с намерением хоть чуть-чуть сгладить неловкость, игравшую на руку ее противнице, но пауза, последовавшая за ее репликой, отнюдь не уменьшила неловкости. Шарлотта ничего не сказала в ответ. Застывшее, мрачное выражение запечатлелось на ее челе, а гордая осанка, красивая головка и длинная стройная шея даже в полумраке утверждали непоправимое совершенство ее благородного изящества. Казалось, то, ради чего она пришла сюда, уже началось, и, когда Мегги беспомощно спросила:

– Тебе не холодно? Хочешь мою шаль? – почудилось, что все вокруг сейчас рассыплется в прах от убожества этой попытки.

Миссис Вервер отвергла ее предложение одним коротким взмахом руки, как бы давая понять, что они встретились не для обмена праздными словами, и в ее смутно различимом серьезном лице отразилось удовлетворение, с каким она наблюдала точное попадание своей мысли в цель. Дамы направились в ту сторону, откуда появилась Шарлотта, но она остановила Мегги против окна курительной комнаты и заставила встать так, чтобы той была видна вся компания, занятая игрой. Минуты три, стоя бок о бок, они созерцали эту прелестную, мирную картину и ее, так сказать, глубинное значение – хотя, как Мегги теперь понимала, значение, в конце концов, зависит от интерпретации, а следовательно, может быть различным для разных интерпретаторов. Когда Мегги четверть часа назад рассматривала то же самое сборище, было бы вполне уместно указать на него Шарлотте, указать с праведной иронией, с упреком, слишком суровым, чтобы его можно было высказать иначе, как в молчании. А теперь ей самой указывают на него, и указывает именно Шарлотта, и очень скоро Мегги поняла: в каком духе Шарлотта указывает, в таком и следует, по крайней мере для вида, все это воспринимать.

Остальные, занятые игрой, ничего не замечали вокруг. Обдумывали следующий ход, роняли какие-то замечания, но на террасе их не было слышно. Наша юная приятельница смотрела прежде всего на отца – в его спокойном лице не было заметно и признака тех материй, которые смущали душу его дочери. Жена и дочь – обе внимательно наблюдали за ним. Знай он об этом, к которой первым делом обратил бы свой взор? Чье душевное спокойствие было важнее для его внутреннего равновесия? Впервые со времени его женитьбы Мегги с такой остротой и с таким страхом осознала, что прежнее ее безраздельное владычество над ним пошатнулось и уже не является бесспорным. Сейчас она смотрела на отца с разрешения Шарлотты, по ее прямому указанию, точно ей было предписано, каким образом следует на него смотреть, точно ей запрещали смотреть на него по-другому. Понимала она и то, что запрет направлен вовсе не на защиту его интересов, а долженствует в срочном порядке защитить интересы Шарлотты, обеспечить ей безопасность любой ценой. Право, своей немой демонстрацией она будто объявляла Мегги цену, словно бы назначала выкуп. Она должна остаться в безопасности, а Мегги должна заплатить – а чем она будет платить, это уж ее личное дело.

Итак, княгинюшка почувствовала вновь, что все ложится на ее плечи, и на какую-то минуту, на один-единственный умопомрачительный миг ее охватило неистовое желание, чтобы отец поднял глаза и посмотрел на нее. Готовая на любой риск, она мысленно умоляла его взглянуть и увидеть их, как они стоят рядышком в темноте. Может быть, тогда он что-то почувствует и подаст какой-нибудь знак, который неким неведомым образом спасет ее, спасет от необходимости расплачиваться за всех. Может, он все-таки найдет способ различить их, показать, которая ему дороже; может, сжалится и даст знать, что ей нет нужды так надрываться ради него. Только в этот единственный раз Мегги дрогнула, на одно только это мгновение отклонилась от своего пути. И почти в ту же минуту все закончилось ничем, поскольку отец так и не поднял глаз, а Шарлотта, ловко подхватив падчерицу под локоть, уже решительно тащила ее прочь – словно и она тоже неожиданно уяснила возможность неоднозначного впечатления от их появления за окном. Снова они прошли вдоль всей террасы, завернули за угол и вскоре поравнялись с окнами другой комнаты, роскошной парадной гостиной, по-прежнему освещенной и по-прежнему пустой. Здесь Шарлотта еще раз остановилась, как бы вновь указывая Мегги нечто, уже замеченное тою раньше. Самый вид комнаты, казалось, громко говорил о чем-то в тишине; все ее пышное убранство, застывшее в строгом и величественном порядке, как будто предназначило сие помещение для проведения парадных приемов и заключения высоких договоров, для дел поистине государственных. Воспользовавшись случаем, Мегги снова посмотрела в лицо своей спутнице и прочла в нем то же, что и прежде; Шарлотта ясно давала понять, что терраса и глухая ночь составляют чересчур скудный антураж для завершения ее плана. Итак, очень скоро они оказались в комнате, под сенью венецианской люстры, под взглядами величественных портретов, приблизительно ровесников люстры, нашедших на стенах «Фоунз» окончание своих дальних странствий. И вот наконец перед изумленной и даже поначалу задохнувшейся Мегги предстал непомерно громадный итог, сложившийся из суммы всех отдельных вопросов, когда-либо заданных миссис Вервер княгинюшке в какой бы то ни было форме.

– Ты, может быть, удивишься, но я давно уже хочу кое о чем тебя спросить, вот только случая все не было.