Золотая чаша - Генри Джеймс

может избрать для себя гордый человек, оказавшись в унизительном положении. Когда образ мужа представлялся Мегги в таком свете, ей невольно думалось, что все это слишком прекрасно, а цена, которую ей пришлось заплатить, слишком уж мала. Лишь бы знать наверняка, что ей не померещилась эта красота, сияющая сквозь унижение, и это унижение, затаившееся в глубине его горделивого облика, – за это Мегги была готова заплатить и больше, заплатить такими трудностями и тревогами, по сравнению с которыми все ее нынешние треволнения покажутся сущими пустяками, вроде головной боли или дождливой погоды.

Впрочем, восторги мгновенно заканчивались, как только ей приходило в голову, что в случае усугубления трудностей весьма серьезно встал бы вопрос о ее собственной платежеспособности. Право, сложностей и без того более чем хватало, они требовали постоянного внимания, то находчивости, то величия духа, и пока Мегги удавалось с ними справляться, Шарлотте оставалось лишь бесплодно гадать, без всякой надежды проникнуть в ее тайну. И вот любопытная вещь: благодаря этой уверенности Мегги все больше волновали разные мелкие подробности. Например, ее очень интересовало, как именно Америго, встречаясь урывками с Шарлоттой, отводит глаза несчастному загнанному созданию фальшивыми объяснениями, опровергает ее догадки и уклоняется – если он действительно уклоняется! – от ответа на прямые вопросы. Даже будучи глубоко убеждена в том, что Шарлотта только дожидается подходящего случая, чтобы обрушить все свои затруднения на голову жены своего любовника, Мегги все же была способна увидеть мысленным взором позолоченные прутья и поломанные крылья, увидеть пусть просторную, но все-таки клетку, подвешенную за кольцо, в которой, не зная покоя, мечется и бьется обессиленная мысль, нигде не находящая выхода. Эта клетка – неведение и обман, а Мегги, знакомая с неведением и обманом, – да еще как! – очень хорошо понимала, что значит жить в клетке. Клетку Шарлотты она с превеликой осторожностью обходила стороной; когда же им все-таки приходилось разговаривать, чувствовала, что находится снаружи клетки, на лоне природы, а лицо собеседницы чудилось ей лицом узника, выглядывающего из-за решетки. И вот из-за этой решетки, пускай позолоченной, но чрезвычайно прочной, хотя и возникшей так незаметно, Шарлотта сделала попытку нанести удар, и княгинюшка инстинктивно отшатнулась, словно дверцы клетки внезапно открылись изнутри.

12

В тот вечер они были дома одни – одни вшестером, и четверо из этих шестерых после обеда уселись играть в бридж в курительной комнате. Перешли туда сразу же после обеда, все вместе, поскольку Шарлотта и миссис Ассингем всегда терпимо относились к запаху табака и даже, честно говоря, вдыхали его с удовольствием. По словам Фанни, если бы не строгий запрет полковника, опасавшегося за сохранность своих сигар, она и сама непременно курила бы все подряд, за исключением разве что короткой трубки. Очень скоро карты утвердили свое обычное владычество; как случалось чаще всего, партию составили мистер Вервер с миссис Ассингем против князя и миссис Вервер. Полковник испросил позволения у Мегги расправиться с одним-двумя письмами, которые ему хотелось отправить на следующий день первой утренней почтой, и приступил к выполнению этой задачи, удалившись в дальний конец комнаты, а тем временем сама княгинюшка радовалась возможности посидеть в относительной тишине – ибо игроки в бридж были молчаливы и сосредоточенны. Так усталая актриса, в отличие от своих коллег не занятая в очередной сцене, торопится прикорнуть за кулисами на диванчике из реквизита. Мегги, устроившись возле лампы с последним номером французского журнала в обложке нежного оранжево-розового цвета сомон, уже готова была предаться душевной, если не телесной, дремоте, но и в этом глотке свободы ей было отказано.

Как оказалось, о том, чтобы закрыть глаза и уйти от всех, нечего было и помышлять; глаза Мегги снова открылись сами собой. Не меняя позы, она то и дело выглядывала поверх обложки «Ревю», не в силах углубиться в изысканные рассуждения высокоумных критиков, коими изобиловали его страницы. Нет, вся она была там, рядом с игроками – в эту минуту более, чем когда-либо, словно все их страсти и на редкость запутанные взаимоотношения вдруг настоятельно потребовали ее внимания. В первый раз они остались вечером без посторонних. Миссис Рэнс с барышнями Латч ожидались на следующий день, а пока все обстоятельства сложившейся ситуации восседали прямо перед Мегги за столиком, покрытым зеленой скатертью, на котором горели свечи в серебряном шандале: любовник отцовской жены напротив своей любовницы, между ними – отец Мегги, ничего не ведающий и оттого безмятежно спокойный; Шарлотта все продолжает, все продолжает свою игру через стол, не оглядываясь на мужа, сидящего рядом с ней, а Фанни Ассингем, чудная, несравненная Фанни, сидит против всех троих и ведь знает о каждом больше, чем сами они знают друг о друге. И над их головами сверкающим острием нависает самое главное обстоятельство: отношения всех участников этой группы, совместно и поодиночке, к самой Мегги, временно находящейся в стороне, но, скорее всего, занимающей мысли картежников значительно больше, нежели предстоящий ход.

Да, так они и сидели, и Мегги казалось – все они, несмотря на старательно поддерживаемую видимость честной игры, втайне опасаются, не следит ли она за ними из своего уголка и не держит ли их, фигурально выражаясь, в горсти. В конце концов Мегги начала удивляться, как они только это выносят. Она совершенно не разбиралась в картах и не понимала ни единого хода, потому и оказывалась в таких случаях исключенной из числа играющих, но, насколько она могла судить, все участники выступали сегодня с подобающей серьезностью, ничем не нарушая строгих канонов игры. Отец, Мегги знала, был адептом высокого класса, одним из величайших; тупость Мегги в этой области оказалась для него горьким разочарованием – единственным разочарованием, которое она ему доставила. Америго с легкостью овладел сим трудным искусством, как и любым другим способом убить время. Миссис Ассингем и Шарлотта считались недурными игроками, насколько это вообще доступно слабому полу, не способному на более значительные достижения в благородной игре. И все сегодня играют в полную силу – значит, не просто притворяются, перед Мегги ли, перед самими ли собой. Столь безупречное владение внешними условностями говорило о счастливой или, по крайней мере, достаточно прочной уверенности наших любителей бриджа в собственной безопасности, и это почему-то необыкновенно раздражало княгинюшку. Минут пять почти против воли Мегги щекотала себе нервы, раздумывая о том, что, будь она другим человеком – о, совсем, совсем другим! – все это благолепие висело бы сейчас на волоске. В эти головокружительные моменты ею овладел соблазн чудовищной возможности, то обаяние злодейства, которому мы