Золотая чаша - Генри Джеймс

невинность, поддайся первому естественному порыву отвести душу – и она потеряла бы их навсегда, а об этом, как ни странно, невозможно даже подумать. Никогда, с тех самых пор, как она впервые убедилась вполне, ей ни разу не пришло в голову отказаться от них; тем более не приходило и теперь. А еще через минуту все это стало уже совсем очевидно. Она продолжила свою прогулку – тянула время, то и дело останавливалась, опершись о холодную каменную баллюстраду, и вскоре снова оказалась перед освещенным окном пустой гостиной, и снова остановилась, пораженная тем, что увидела и почувствовала.

Впрочем, что именно это было, стало понятно не сразу. Но скоро Мегги различила, что посреди комнаты стоит Шарлотта, прямая и настороженная, оглядываясь по сторонам. По-видимому, она только что отошла от карточного стола и ожидала застать здесь свою падчерицу. Она застыла как вкопанная при виде пустой комнаты – ведь никто из игроков не заметил, как Мегги прошла мимо них. А на Мегги произвело глубокое впечатление, что ради нее прервана партия в бридж или, по крайней мере, изменился состав играющих. Поза Шарлотты заставляла преположить целеустремленность ее поисков, прерванных так неожиданно, а следующее ее движение придало всему еще более многозначительный смысл. Смысл состоял в том, что Шарлотта, очевидно, в начале вечера остро ощущала присутствие Мегги и для какой-то причины так сильно хотела застать княгинюшку наедине, что, скорее всего, попросила Боба Ассингема заменить ее в игре. Он занял ее место за столом, дав ей возможность отойти ненадолго. На взгляд Мегги, такие сложные манипуляции доказывали, что мачеха настроена серьезно. Хотя в компании обычных людей, не наблюдающих неотрывно друг за другом, подобный поступок был бы явлением вполне заурядным, нашей юной приятельницей он воспринимался как побег заключенного из каземата. Великолепное гибкое сверкающее существо, разбив все запоры, вырвалось на свободу. Теперь на повестке дня стоял довольно смешной вопрос: нельзя ли как-нибудь заманить ее обратно, пока она не успела отойти далеко, и поскорее снова заколотить дверь. В данном случае это означало бы – закрыть все окна и поднять тревогу. Хоть бедняжка Мегги ведать не ведала, что нужно от нее Шарлотте, но у этой твердой руки явно имелась некая цель – одного этого было довольно, чтобы перепугаться насмерть, не говоря уже о незамедлительно последовавшем продолжении в виде стремительного бегства в дальний конец террасы, пусть даже такое постыдное отступление не пристало разгневанной супруге. Именно так и поступила разгневанная супруга; во всяком случае, можно сказать в ее оправдание, что она остановилась в темноте, справившись с малодушным желанием пробраться в дом через другой вход и забиться к себе в комнату. Она буквально схватила саму себя за руку, запретив себе подобные низкие увертки, и тут же окончательно поняла, чего боялась больше всего все это время.

Она боялась открытого столкновения с Шарлоттой, которое могло толкнуть миссис Вервер откровенно объясниться с мужем, чего до сих пор, судя по всему, еще не произошло, изложить ему свою обиду, назвать вслух то гнусное прегрешение, в котором ее, по-видимому, подозревают. Вздумай она отважиться на такое, то не иначе, как опираясь на некий свой расчет, одна мысль о котором потянула за собой множество других мыслей и возможностей. Получается, Шарлотта достаточно уверена в своем влиянии на мужа, чтобы считать, что в случае прямого столкновения, если на кон будет поставлено слово Мегги против ее слова, исход дела далеко не предрешен в пользу Мегги. Несомненно, у нее имеются свои причины для подобной уверенности – причины, основанные на опыте, о котором никто, кроме нее, не может знать. Эта мимолетная мысль мгновенно развернулась в широкую картину – ведь, если отношения старшей пары все еще настолько прочны, если видимость благополучия так успешно удалось сохранить в неприкосновенности, значит, ничего и не разбито, кроме только золотой чаши, какой Мегги ее когда-то знала. Ничего непоправимого не произошло для торжествующей троицы, вот только ее отношение к ним обрело новые, уродливые черты. Мегги, само собой, не могла так прямо, не сходя с места, определить, как именно это меняет ее положение, и ее по-прежнему тревожило то обстоятельство, что, не решись она благоразумия ради удовлетворить нетерпеливое любопытство Шарлотты по поводу многих вещей, невысказанных и невыразимых словами, но постоянно и весьма прозрачно подразумеваемых, то ее отцу будет без дальнейших церемоний настоятельно предложено самому потребовать у нее ответа. Но и вся самоуверенность Шарлотты, любые скрытые дерзости, какие она могла держать про запас, учитывая ее огромные таланты по этой части, – предстали в миг озарения перед Мегги новой путеводной звездой; здесь вполне можно было найти почву под ногами и руководство к дальнейшим действиям. В следующую минуту сердце Мегги сжалось при мысли о том, в чем, скорее всего, будет состоять дальнейший образ действий, а эта мысль пришла к ней чуть ли не раньше, чем она заметила, что ее страхи оправдываются. Шарлотта, расширившая область своих поисков, уже смутно нарисовалась в отдалении. Еще миг – и вот уже сомнений не осталось, ибо, свет, падавший из окон курительной, рассеивал густую тьму, помогая разглядеть приближавшуюся фигуру. Лучшая подруга медленно вступила в круг света – очевидно, она, в свою очередь, уже обнаружила Мегги на террасе. Мегги видела издали, как та помедлила перед одним из окон, глядя на группу, расположившуюся в комнате, а затем подошла чуть ближе и снова остановилась. Между ними все еще оставалось порядочное расстояние.

Да, Шарлотта видела, что княгинюшка наблюдает за нею со своего конца террасы, и остановилась, испытывая ее терпение. Ее лицо было обращено к Мегги. Она была пленницей, вырвавшейся из клетки, но все же во всех ее движениях, смутно различимых в темноте, угадывалось своего рода зловещее спокойствие. Она покинула узилище с некой целью, и намерения ее отнюдь не становились менее определенными оттого, что могли быть осуществлены их тихими методами. Впрочем, обе дамы оставались неподвижны лишь первые несколько минут, глядя друг другу в лицо через разделяющее их пространство, не сделав ни единого жеста; их напряженные взгляды словно пронизывали ночь, и Мегги внезапно вздрогнула, сообразив, что непозволительно поддалась сомнениям, страху, неуверенности, что такое долгое колебание выдает ее с головой, сделав ненужными любые другие доказательства. Сколько времени простояла она в оцепенении? Минуту, пять? Во всяком случае, вполне достаточно для того, чтобы принять от мачехи нечто, что та хотела ей навязать посредством этого молчания, этого выжидательного внимательного взгляда, рассчитывая на ее испуг и нерешительность. Было совершенно очевидно, что своим трусливым промедлением