Золотая чаша - Генри Джеймс

своей совестливости, заставлявшей ее постоянно подводить счета в книге человеческих отношений. – Я вовсе не хочу «чваниться» своим положением в обществе, – пояснила она.

Отец выслушал ее с таким видом, словно его еще могли удивить подобные проявления ее щепетильности и привычной заботы о других – не говоря уже об очаровательной деликатности и красоте. Он как будто не прочь был посмотреть, как далеко она способна зайти в своем великодушии, к полной радости отцовского сердца. Но Мегги вдруг замолчала, словно испуганная тем, как много зависит для него от того, что она скажет. Они все время избегали говорить о серьезном, упорно сторонились реальности и, словно стараясь скрыть собственные предосторожности, то и дело снова впадали в тон того, давнего разговора, происходившего в этом же укромном уголке. Наконец она заговорила опять.

– Помнишь, когда они приезжали в прошлый раз, я сказала тебе, что не совсем уверена, есть ли оно у нас на самом деле?

Мистер Вервер добросовестно напряг память.

– Ты имела в виду положение в обществе?

– Да. Как раз тогда Фанни Ассингем объяснила мне, что, если мы будем по-прежнему жить, как жили, то ничего не добьемся в свете.

– Это и навело нас на мысль пригласить Шарлотту?

О да, нетрудно было вспомнить – они достаточно часто говорили об этом.

Мегги еще немного помолчала. Значит, он уже в состоянии понять и признать, что в тот критический момент их «навели» на мысль пригласить Шарлотту. Казалось, им было необходимо выяснить между собой этот вопрос как основу честного мнения о достигнутых успехах.

– Что же, – снова заговорила Мегги, – когда я вспоминаю свое отношение к Китти и Дотти, то я считаю, даже если в то время мы не занимали такого высокого положения, как сейчас, или как там это называется, все равно было непростительно думать, что другие не должны тянуться за мной, а обязаны смирненько довольствоваться своей участью. А ведь мы именно так и думали, – закончила она.

– О да, – философически отвечал мистер Вервер. – Я помню, что мы тогда думали.

Мегги как будто пыталась задним числом оправдать барышень Латч.

– Достаточно плохо смотреть на людей свысока, если сам занимаешь высокое положение. Но еще хуже быть высокомерным, – а я очень боюсь, что я такой была, да и теперь осталась, – когда на самом деле ты не настолько уж выше других. – Мегги говорила почти поучительным тоном, что с ней, признаться, случалось нередко даже и теперь. – Всегда нужно стараться войти в положение другого человека, представить себе, чего ему, может быть, не хватает в жизни. Правда, Китти и Дотти вряд ли могли бы себе представить, что нам чего-нибудь в жизни не хватает! – прибавила она. – А уж теперь-то, теперь! – И Мегги умолкла, как бы извиняя их завистливое изумление.

– А теперь они еще лучше могут убедиться в том, что можно иметь все, все сохранить и все-таки не загордиться.

– Нет, мы не загордились, – ответила Мегги, чуть помолчав. – Пожалуй, нам даже капельку не хватает гордости.

Но она тут же вновь переменила тему. Сделать это можно было, только вернувшись опять к прошлому, которое притягивало ее словно по волшебству. Возможно, этим она пыталась удержать отца рядом с собой, не дать ему снова погрузиться в реку времени.

– Мы уже говорили об этом, говорили! Ты не помнишь, а я хорошо помню. Ты тоже ни о чем не догадывался, потому что ты такой хороший. Совсем как Китти и Дотти, ты думал, что мы занимаем достаточно высокое положение, и очень удивлялся, когда я говорила, мол, нужно бы честно сказать им, что мы не делаем того, что они думают. В сущности, мы и сейчас этого не делаем. Мы ведь на самом деле не вводим их в свет, не знакомим с людьми, с которыми им хотелось бы познакомиться.

– А как же те люди, с которыми они сейчас пьют чай?

Мегги круто обернулась.

– Вот точно то же самое ты спросил в тот раз – тогда у нас тоже были гости к чаю. А я сказала тебе, что они тут совершенно ни при чем.

– Помню, помню. Ты сказала, что такие, как они, – люди, которых мы с таким удовольствием принимали, – на самом деле «не в счет» и что Фанни Ассингем разбирается в таких вещах. – Дочь сумела пробудить в мистере Вервере эхо воспоминаний, и он, совсем как прежде, усмехнулся, наклонив голову и в то же время беспокойно покачивая ногой. – Да, те гости годились только для нас. Помню, – повторил он, – так оно все и получилось.

– Так, именно так! И еще ты спрашивал меня, – прибавила Мегги, – не думаю ли я, что нужно им об этом сказать. Например, объяснить миссис Рэнс, что мы ввели ее в заблуждение.

– Верно, верно. Но ты сказала, что она не поймет.

– А ты ответил, что в этом случае ты такой же, как она. Ты тоже не мог понять.

– Не мог. Но помню, ты просто-таки раздавила меня, объяснив, что мы, сами того не зная, не занимаем ровно никакого положения в свете.

– Ну, тогда, – воскликнула Мегги восторженно, – я снова тебя раздавлю! Я говорила тебе, что ты, сам по себе, безусловно, занимаешь определенное положение, то же, что и всегда, в отличие от меня.

– А тогда я тебя спросил, – подхватил мистер Вервер, – почему же в таком случае твое положение изменилось?

– Да уж, так ты и спросил. – Она еще прежде повернулась к отцу, а теперь не отводила глаз и вся сияла оттого, что они хотя бы в разговоре могут снова быть вместе. – И я тебе ответила, что лишилась положения в обществе из-за своего замужества. Возврата к прежнему не будет – помню, я это очень хорошо понимала. Каким-то образом я сама была в этом виновата. Я как будто своими руками отдала то, что имела, и – как мне тогда казалось – ничего не получила взамен. Милая Фанни уверяла меня, что я вполне могу все получить, нужно только проснуться. Вот я и старалась проснуться, понимаешь, старалась изо всех сил.

– Да-а; и в какой-то степени тебе это удалось. Да ты и меня разбудила. Но очень уж ты беспокоилась по поводу той трудности, о которой ты поведала. Собственно говоря, это единственный случай на моей памяти, когда ты беспокоилась из-за трудностей.

Мегги пристально посмотрела на него.

– Из-за того, что я была так счастлива?

– Из-за того, что ты была так счастлива.

– Ну что же, ты тогда сам признал, что это большая трудность, – не отступалась Мегги. – Ты согласился, что наша жизнь