Золотая чаша - Генри Джеймс

Вот тогда-то и случилось самое необыкновенное: торговец указал на два фотографических снимка, заметив, что этих людей он знает и, что удивительнее всего, имел случай познакомиться с ними несколько лет тому назад именно по поводу этой самой чаши. В тот раз даме пришла фантазия преподнести чашу джентльмену, но джентльмен догадался о трещине и ловко уклонился от подарка, заявив, что ни за что на свете не примет столь сомнительной вещи. Маленький антиквар признался, что тех людей ему нисколько не было бы жаль, но он не забыл их лиц и того разговора и, если хотите знать, его, может, больше всего расстроило то, что очаровательная леди по незнанию согласилась взять вещь, которая оказалась недостаточно хороша для других покупателей. Кроме того, его до глубины души поразило такое удивительное совпадение: выходит, они и с нею тоже давние друзья! Они с тех пор не появлялись в его магазине, и сейчас он впервые узнал о них нечто новое. Он весь раскраснелся от воспоминаний, от сознания своей ответственности, и твердил, что ее знакомство с ними наверняка имеет какую-то мистическую связь с посетившим его благим порывом. Мегги, стоя лицом к лицу с мужем, не скрывала, как сильно была потрясена таким неожиданным оборотом дела. В тот момент она приняла удар, изо всех сил постаравшись не выдать своих чувств, но не может утверждать наверное, что подумал о ее волнении поставщик этих необычайных сведений – нет, она даже и пытаться не станет.

Пусть его думает, что хочет. Во всяком случае, в первые три-четыре минуты это было ей решительно все равно, и она засыпала антиквара вопросами. Он отвечал вполне охотно, с восторгом рассказывал о том, какие «отношения» существовали, на его взгляд, между теми давними посетителями. Несмотря на все их предосторожности, у торговца осталось отчетливое впечатление, что эти люди были близки друг другу. Он наблюдал, делал выводы, и он ничего не забыл; наверняка это были очень знатные люди, но они, безусловно, не вызывали у него той «симпатии», что Signora Principessa[53]. Да, конечно, – Мегги не оставила ни малейшей неясности по этому вопросу, – он спросил у нее имя и адрес, чтобы знать, куда доставить чашу и счет. Но про тех двоих он мог только гадать, будучи уверен, что они никогда больше к нему не заглянут. Что до того, когда именно они его посетили, он может ответить с точностью, поскольку в тот день, всего несколько часов спустя, ему удалось провернуть чрезвычайно крупную сделку, о которой осталась запись в его бухгалтерских книгах. Словом, он более чем искупил свой не совсем честный поступок, оказав ей столь неожиданную услугу, чему, уходя, от души радовался. А радовался он потому, – ты только подумай, Америго! – что успел по-человечески заинтересоваться ее красотой, добротой, изящными манерами и чарующей простотой в обращении. Свой разговор с мужем Мегги бесконечно повторяла про себя, заново вспоминая рассказанную ею несложную историю и пытаясь понять, не допустила ли она какой-нибудь оплошности в минутном ослеплении страстной тоски и боли. Можно себе представить, какую головоломку она задала князю.

Тем временем Каслдины отбыли вместе со своими приятелями, а до приезда миссис Рэнс и барышень Латч оставалось еще дня три-четыре. Вот когда Мегги пришлось потрудиться, чтобы сохранить свою тайну! Именно теперь княгинюшка ощутила всю силу истины, которую несколько дней назад доверила милой Фанни Ассингем. Она заранее знала, еще когда дом был полон гостей, она предчувствовала: Шарлотта что-то замышляет и только ждет удобного случая, когда в доме останется поменьше народа. Это смутное ощущение и заставляло Мегги собирать вокруг себя как можно больше свидетелей. Временами она попросту пряталась от своей молодой мачехи, почти не скрывая своего нежелания встречаться с нею, и со страхом перебирала в уме доступные той способы воздействия – их могло быть не менее двух или трех. Тот факт, что Америго «не рассказал» Шарлотте о пассаже, случившемся между ними, позволял Мегги совершенно по-новому представить себе нынешнее состояние Шарлотты – представить с тревогой, с удивлением и, сколь это ни покажется странным, иногда даже с сочувствием. Княгинюшка пыталась разгадать, – ибо чувствовала, что это в ее силах, – с какой целью он оставил соучастницу своего проступка в полном неведении по вопросу, так близко ее касающемуся, и каковы были его планы по отношению к этому очевидно недоумевающему персонажу. Чего он добивался по отношению к самой Мегги, вообразить было нетрудно: самых разнообразных вещей, обусловленных чисто формальными причинами и идущих от души, вызванных жалостью или соображениями собственной безопасности. Прежде всего он, вероятно, стремился избежать любых изменений в общении между двумя дамами, которые мог бы подметить его тесть и пожелать выяснить причины. Учитывая, однако, как близки они были с Шарлоттой, он вполне мог найти другое средство избежать этой опасности; по правде говоря, гораздо благоразумнее, казалось бы, предупредить ее, предостеречь, объяснить, как рискованно вызывать сейчас какие-либо подозрения и как важно любой ценой сохранять видимость мирного сосуществования. А он вместо того, чтобы предостеречь, обманул Шарлотту, усыпил ее бдительность, так что наша юная леди, по природе своей всю жизнь больше всего на свете боявшаяся навредить другим, словно считая, что в этом и состоит главная ловушка судьбы, невольно начала задумываться с совсем неожиданной стороны о положении двоих уличенных преступников и о том, что по крайней мере одному из них, кому повезет меньше, неизбежно придется пострадать.

В те дни, стоило ей только подумать о возможных намерениях Америго, как вместе с этим тотчас являлась мысль: каковы бы ни были его планы, еще больше он оставляет на долю ее собственной изобретательности. На деле он помогал ей единственно тем, что являл в глазах восхищенных зрителей безупречную, может быть, даже чересчур изысканную учтивость по отношению к жене. Такого рода дипломатия, безусловно, заслуживала похвалы, однако носила исключительно пассивный характер. Держался он прекрасно, как Мегги и говорила милой Фанни Ассингем; если бы он, вдобавок ко всему прочему, еще и вел себя неправильно, ситуация стала бы непредсказуемой. Временами Мегги охватывал безмолвный восторг – во всем происходящем ей виделась немая клятва Америго принять любое ее решение, не задавая вопросов. В такие минуты дыхание у нее перехватывало от радостного трепета, и она чувствовала, что способна практически на все. Казалось, за какой-то невероятно краткий промежуток времени она, бывшая для него ничем, вдруг сделалась всем; казалось, каждый поворот его головы, каждая интонация его голоса могла быть истолкована в том смысле, что это – единственная линия поведения, которую