Золотая чаша - Генри Джеймс

дала ему увидеть разницу, увидеть, как все изменилось оттого, что я все-таки оказалась не такой уж дурочкой, чтобы не узнать, хоть мне, конечно, и помог удивительный случай. Он должен был понять, что ко мне теперь нужно относиться по-другому, совсем не так, как он давно уже привык. Оставался только вопрос, сумеет ли он осознать все это, – и, насколько я теперь вижу, он сумел.

Фанни изо всех сил старалась уследить за ходом мысли княгинюшки.

– И доказывает это тем, что предоставляет тебя, как ты выразилась, самой себе?

Мегги ответила долгим взглядом.

– И ее тоже.

Миссис Ассингем напрягла все силы, стараясь охватить мысленным взором этот новый довод, но тут же отвлеклась, ибо на нее снизошло озарение – насколько это было возможно в столь разреженном высокогорном воздухе.

– Ах, но вот Шарлотта предоставит ли его самому себе?

– О, это совсем другое дело, и меня оно практически не касается. Думаю, что вряд ли. – Вопрос Фанни вызвал к жизни новое видение, на которое княгинюшка смотрела с еще более далекого расстояния. – Собственно говоря, я не представляю, как это было бы возможно. Но для меня важнее всего, что он понимает.

– Да-а, – вкрадчиво откликнулась Фанни Ассингем. – Понимает?..

– Ну да, понимает, что мне нужно. Мне нужно счастье, в котором не зияет дырка такого размера, что в нее можно просунуть палец.

– Вижу: тебе требуется идеальная сверкающая поверхность, по крайней мере для начала.

– Золотая чаша – какой она должна была быть. – И Мегги вдруг задумалась об этом произведении искусства, бесповоротно оставшемся в прошлом. – Счастье – чаша, полная до краев. И без единой трещины.

Ее сравнение поразило миссис Ассингем. Перед мысленным взором этой дамы тоже засверкало драгоценное изделие, вновь обретшее убедительно-презентабельный вид. И все-таки, кажется, не хватает еще одного кусочка?

– Но если он предоставляет тебя самой себе, и ты предоставляешь его самому себе…

– О чем ты хотела спросить? Не станут ли обращать на это внимание? Не выдаст ли это нас? Что же – мы надеемся, что нет. Мы стараемся, мы постоянно остерегаемся. Только мы одни знаем о том, что между нами происходит, да еще вот ты. С тех пор, как ты приехала, разве ты не замечала, как ловко мы притворяемся?

– Перед отцом? – нерешительно уточнила подруга.

Но тут Мегги и сама заколебалась. Она не станет прямо говорить об отце!

– Перед всеми. Перед нею – ведь ты теперь все знаешь, перед тобой больше не нужно притворяться.

Бедняжка Фанни снова удивилась:

– Перед Шарлоттой… Да, конечно. Если все это для вас имеет такой глубокий смысл, и если вы в самом деле так спланировали… Тогда все сходится, и вы опять получаетесь вместе. Таких, как ты, просто и на свете больше нет! Ты необыкновенная! – восхищенно выдохнула она.

Мегги ответила очень сдержанно:

– Нет, во мне нет ничего необыкновенного, я просто умею молчать, если нужно.

– Это же и есть самое необыкновенное! Я, например, не умею молчать, в этом смысле мне до тебя далеко. – И миссис Ассингем вновь, не скрываясь, погрузилась в мрачное раздумье. – Ты говоришь, теперь я все знаю, но кое-что я никак понять не могу. – Ее собеседница не произносила ни слова, дожидаясь продолжения, и Фанни продолжила: – Как все-таки может быть, чтобы Шарлотта не обратилась к нему за разъяснениями, не воззвала к его чести, не спросила, в конце концов, напрямик, знаешь ты или нет?

– Как могла она не спросить? – повторила княгинюшка своим чистым голосом. – Конечно, она наверняка спросила!

– Но тогда?..

– Ты думаешь, тогда он бы непременно ей рассказал? Но ведь я об этом и говорю, – сказала Мегги. – Он ничего такого не сделает, совсем наоборот.

Фанни Ассингем мысленно взвесила это утверждение.

– Если она прямо попросит сказать ей правду?

– Если она прямо попросит сказать ей правду.

– Взяв с него честное слово?

– Взяв с него честное слово. О чем я тебе и толкую.

Фанни Ассингем собрала остатки храбрости.

– Попросит, чтобы он сказал ей правду?

– Да кому угодно.

Лицо миссис Ассингем просветлело.

– Он просто-напросто беззастенчиво солжет?

Мегги подтвердила, даже не запнувшись:

– Он просто-напросто беззастенчиво солжет.

Ее собеседница так и застыла, но уже в следующую секунду от избытка чувств бросилась Мегги на шею.

– Ах, если бы ты только знала, как у меня отлегло от сердца!

Мегги было приятно просветить подругу в пределах возможного, но скоро она сообразила, что пределы эти, если вдуматься, весьма ограничены, далее же начинаются бездны, недоступные пониманию славной леди. Да это и неудивительно, ведь даже сама княгинюшка, как мы знаем, лишь совсем недавно сумела измерить их глубину. Мегги ни на минуту не забывала, что полностью открыться нельзя даже такому испытанному другу, как миссис Ассингем; притом для нее самой процесс освоения неизведанной территории еще далеко не завершился. В настоящий момент можно было только сказать, что раньше эти сумрачные закоулки ее воображения были наполнены еще более непроглядной тьмой. Мегги бросила туда беглый взгляд накануне своего отъезда за город, но углубляться не стала. В тот день, да и в последующие дни, она узнала немного; вот разве лишь то удивительное обстоятельство, что кризис в их отношениях, существование которого в конце концов пришлось признать ее мужу, не ознаменовался сколько-нибудь заметными сдвигами в их «личной» жизни, и неизвестно было, надолго ли сохранится такое положение дел. Наутро после сцены в комнате Мегги у них состоялся еще один разговор с глазу на глаз по поводу вышеупомянутого кризиса, но очень недолгий и закончившийся довольно странно. Мегги попросту переложила все проблемы на плечи мужа. Он же поступил с ними так, словно ему вручили связку ключей или список покупок: внимательно выслушав все инструкции, аккуратно спрятал в карман. Полученные инструкции, казалось, никак не повлияли на его повседневное поведение, не сделали его ни более разговорчивым, ни более молчаливым. Плоды решительных действий княгинюшки пока что заставляли себя ждать. Словом, в тот раз, перед поездкой в посольство, князь получил от Мегги все, что она была в состоянии ему уделить, а на следующий день попросил еще, как будто за ночь она каким-то образом пополнила свои запасы, вид же имел при этом самый что ни на есть отрешенный и невозмутимый. Собственно говоря, если бы Мегги была способна отозваться о своем муже в вульгарных выражениях, она назвала бы его манеру нахальной, тогда как сам он, столкнувшись с подобным обращением со стороны другого человека, назвал бы его хамством. Сущность его тогдашней манеры можно было выразить так: поверь мне хотя бы из-за этого, если уж