Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

позиции произошел после приезда в Калугу Александра Твардовского. С писателем такого масштаба, признанным великим, произведения которого входили в школьные программы, изворачиваться, обсуждая проблему Медведева, Лифшицу было нелегко. Как главный редактор журнала Твардовский был если не психиатром, то психологом. Но Лифшиц не решался говорить и всей правды. В Калужском обкоме тоже наконец поняли, что скандал, возникший вокруг этого дела, можно решить только в Москве. Но и в Москве не ожидали всех возникших осложнений, особенно с международной прессой. О моем возвращении домой московские чиновники, занимавшиеся этим делом, не были даже извещены.

18 июня известного кинорежиссера Михаила Ромма вызвали в райком КПСС для «проработки» по поводу его вмешательства в «лечение Медведева». На столе у секретаря райкома лежала медицинская справка, в которой Медведев был объявлен «социально опасным психически больным», нуждавшимся в изоляции. Попасть на стол секретаря райкома в Москве такая справка могла лишь через ЦК КПСС. В тот же день, 18 июня, на 15 часов в Секретариат Союза советских писателей вызвали беспартийного В. А. Каверина, чтобы сделать ему замечание по поводу его визита в Калугу. В Секретариате был список всех писателей, которые посылали телеграммы протеста или лично приезжали в Калугу. Их «проработка» намечалась на следующие дни. Для таких «проработок» в ССП была создана специальная комиссия. Выписка Медведева из больницы членов этой комиссии крайне удивила (не сама выписка, а то, что они узнали об этом от Каверина). Вызывали в райком КПСС для «замечания» и А. Т. Твардовского. Это говорило о том, что авторы «психиатрического сценария» в Москве не намерены сдаваться. Сдались в Калуге.

А моего брата 18 июня на 15 часов пригласили в КГБ к сотруднику высокого ранга, который, однако, не назвал своей фамилии (да зачастую если сотрудники КГБ и называли свои имена-фамилии, это были псевдонимы). Роя пытались убедить, что вся акция с помещением меня в Калужскую психиатрическую больницу была подготовлена исключительно местными властями и центральный аппарат КГБ не имел к этому никакого отношения. Такую же версию излагали впоследствии и некоторым академикам. Судя по одной из них, референт и спичрайтер Брежнева Александр Бовин, считавшийся либералом, доложил своему шефу о том, что психиатрический арест Медведева вызывает слишком бурную отрицательную реакцию в Академии наук СССР и широко используется западной пропагандой. Брежнев якобы поднял телефонную трубку прямой связи с Андроповым и распорядился срочно освободить Жореса Медведева. Все эти явно наспех придуманные легенды были пущены в оборот уже после 18 июня. Рой известил о моей насильственной госпитализации своих друзей, работавших в аппарате ЦК КПСС, Георгия Шахназарова и Юрия Красина, еще 31 мая. Был информирован и А. Бовин. Он действительно составил для своего шефа докладную в нужном стиле и положил ее на стол генерального секретаря 1 июня. Но у Брежнева были и другие, более влиятельные советники. Данная проблема входила в компетенцию Суслова и Андропова. Именно из КГБ министр здравоохранения Петровский мог получить инструкцию о переводе Жореса Медведева в Институт судебной медицины, а не о выписке домой, а врачи Лифшиц и Бондарева получили большой список вопросов, касающихся моих книг. Никаких прямых указаний Брежнева или Андропова об освобождении Медведева не было. Не был отменен и составленный Г. Морозовым и Снежневским сложный «диагноз», объявлявший Жореса Медведева социально опасным душевнобольным. Мое освобождение стало исключительно результатом широких и решительных протестов ученых и писателей, а также нараставшей кампании в западной прессе. Выступление Солженицына показало, что эта кампания будет и дальше нарастать, а не затухать. Произвол был слишком очевиден и не имел никакой медицинской или юридической базы. Оказались под угрозой бойкота две международные биологические научные конференции в Прибалтике, которые намечались на июль и август. Могло быть отменено и приглашение АМН СССР на Международный конгресс по психиатрии в Мексике в 1971 году. Тихая и незаметная «медицинская изоляция» Жореса Медведева, c тем чтобы лишить его доступа к зарубежным издательствам и контактов с иностранными учеными, не получилась. Но не было и директивного прекращения всего этого «психиатрического дела».

Примерно в середине июля мне позвонил Ю. В. Кирюшин, заведующий обнинским психдиспансером, и попросил прийти к нему на прием. «По какому делу?» – спросил я. «Калужская психиатрическая больница, – ответил он, – произвела вашу выписку под диспансерный учет, с ежемесячным обследованием в нашем диспансере». «С каким диагнозом?» – спросил я. «Диагноз является врачебной тайной и не сообщается пациентам», – ответил Кирюшин. «Доложите Лифшицу, что я на диспансерные обследования являться не буду», – ответил я. История, таким образом, еще не закончилась. Это была попытка шантажа. Существовал лишь один путь ее прекратить – полностью изложить все факты в виде очерка или книги. При этом следовало поторопиться. Я положил перед собой стопку чистых листов бумаги и на первом из них написал крупными буквами заголовок, который сложился сразу: «Кто сумасшедший?»

По свежим в памяти событиям очерк был написан очень быстро, всего за две недели. Рой, прочитав мой текст, решил добавить четыре главы о событиях, происходивших за пределами Обнинска и Калужской психиатрической больницы. В организации сопротивления извне он играл решающую роль. В итоге к сентябрю 1970 года мы имели небольшую совместную книгу с рядом обобщений и анализом других случаев, вполне подходившую для самиздата. В сентябре в журнале Nature (№ 5264) были напечатаны большой отрывок из моей книги «Международное сотрудничество ученых…» (история с ежегодной лекцией по старению в 1966 году) и редакционная статья по этому поводу. Было также объявлено, что вся книга находится в печати на русском и на английском языках. В Москве с ежегодным рабочим визитом находился в это время мой американский друг профессор Дэвид Журавский. Его собственная книга о Лысенко была закончена и издавалась в Гарварде. Для нового проекта он выбрал «позитивную» тему о теориях Сеченова. Как редактор переводившейся книги Роя «К суду истории» он два раза беседовал с ним для обсуждения некоторых вопросов. В КГБ эти встречи, происходившие в библиотеке, не были зафиксированы. Я по-прежнему встречался с Журавским в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина. Мы обедали в пельменной возле станции метро. Журавский согласился отправить рукопись книги «Кто сумасшедший?» моему редактору Джеймсу Райту в британское издательство «Macmillan» с дипломатической почтой американского посольства. Все свои конспекты и выписки, сделанные в библиотеке, он периодически отправлял домой в Эванстон в Иллинойсе таким же путем. В начале октября наша рукопись уже была в Лондоне в руках одного из лучших переводчиков с русского Эллен Де-Кадт (Ellen de Kadt). Она преподавала на кафедре советологии в Лондонской школе экономических и политических наук. Однако издательство решило