От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Когда я просыпаюсь и встаю, горошины у меня практически повсюду. Ими полны ботинки, карманы, они в рукавах и за шиворотом. Но чтобы снять ботинки и вытрясти их, не может быть и речи. Встав вверх ногами, я избавляюсь от большей части гороха, но не от всего. И уж точно не от того, что провалился на дно ботинок. Так он и останется там, чтобы приумножить мои мучения, как если бы я совершал паломничество ради искупления грехов. Несмотря на пробивающиеся сквозь серые облака лучи солнца, вчерашний мороз не ослабевает. Воды для умывания нет, поэтому несколько пригоршней снега служат для мытья рук и общего обтирания лица и по пояс. Вместо полотенца опять низ моей рубашки. До сего времени у меня не отрастала более чем суточная щетина. Теперь же последний раз я брился не меньше 10 дней назад, но у меня хватает других забот! Сам себя не узнаю. Иду поздороваться с Дрионом и его соседями. Сегодня настроение у Йозефа получше. Он больше не говорит о своих мрачных предчувствиях. Выхожу наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и присоединяюсь к беседе группы товарищей.

Неожиданно, в нескольких шагах от амбара, видение нашей мечты заставляет нас замереть на месте. В 20 метрах от нас с хрюканьем со всех ног несется маленький визжащий поросенок. Бедное животное даже не догадывается, что на него уставилось двадцать пар глаз, которые соответствуют двадцати пустым желудкам! Двадцать рук протянулись, дабы беспощадно указать на очередную невинную жертву войны. У поросенка нет шансов уцелеть против такого количества пустых животов, двадцати голодных желудков. Все начинают разворачиваться цепью, чтобы окружить противника и захватить любой ценой! Поросенок испуган и пытается спастись большими прыжками. Из-за слабой тактики нападающих ему это почти удается, но его снова окружает голодная толпа. Гербек вытаскивает из ножен штык и с силой бросает его. Оружие попадает в цель, прямо в спину. Но только рукоятью. Поросенок лишь взвизгивает и по-прежнему пытается убежать. Кольцо окружения неотвратимо сжимается. Наконец кто-то в прыжке бросается на землю и едва успевает ухватить животное за задние ноги.

Далее все происходит очень быстро. Животное оглушили, кровь более или менее спустили. В таком возрасте его краткая жизнь состояла из того же, что и у всех остальных поросят, – из одного лишь желания порезвиться. И его жертва не будет напрасной, поскольку позволит 20 свирепым воинам встретить смерть хотя бы не от голода. Пока одни потрошат и готовят к жертвоприношению животное, другие отправляются на поиски топлива. Огонь плохо разгорается, и насаженное на вертел животное исчезает в клубах едкого дыма. Проходит пятнадцать-двадцать минут, и оголодавшие люди более не в состоянии ждать. Какие там к черту рецепты, изысканная кухня и деликатесы! Мы расхватываем свои куски! Остальные, заинтересованные нашей нездоровой активностью, приближаются и следят за каждым нашим движением, их глаза прикованы к такому желанному для них предмету. Когда приходит время делить мясо, они тоже принимают участие в пиршестве – вот почему каждому достается совсем маленький кусочек. Лично я получаю переднюю ножку, в лучшем случае весящую граммов двести, вместе со шкурой и костью. Забыв о хороших манерах и не дожидаясь, пока мы сядем за стол, принимаюсь за свою порцию. Мясо пресное, полусырое, жилистое, немногим лучше куска резины от автомобильной покрышки, ну и наплевать! Не слишком много, чтобы насытить желудок, но все же лучше, чем ничего! Когда на кости не остается ни крохи мяса, даже ни одной жилки, я кладу ее в карман. На всякий случай.

Тем же днем, чуть позднее, я нахожусь в нижней части Шендеровки, когда нас накрывает залпом «Катюш». Эти «сталинские органы» за один залп выпускают по нас или 36, или 72 ракеты[76], которые прилетают с адским воем! Все бросаются на землю. Скоро крики перемешиваются со взрывами, чередуясь с каким-то сатанинским ритмом. Я даже не пытаюсь считать ракеты, как делал это раньше. Если их больше тридцати шести, то мне точно известно, что будет семьдесят два. Так можно определить, какая модель установки выбрала нас своей целью.

Рев этих «органов» наконец-то стих; все вокруг поднимаются на ноги, по крайней мере кто может. А чуть подальше, там, где балка, не встает никто! Я делаю несколько отделявших меня от нее шагов и обнаруживаю там легко раненных Пьера Ми., Гербека, Лефранка и еще несколько других. Куибон мертв, Прюдхомм тоже, но есть и другие. Абрассарт ранен, а от несчастного Эварье осталось только туловище! Жуткое зрелище. Эварье в полном сознании. Только сейчас мы замечаем, что он ослеп, его глаза выжгла вспышка от взрыва. Из его ног хлещет кровь, которая пропитала шинель. Мы пытаемся сделать из ремней жгуты, но безуспешно. Боже правый, как нам спасти своего товарища? Пьер и Лефранк хотят нести его, но одна нога висит на ошметке плоти. Кто-то подает складной нож, и Лефранк отрезает то, что все еще удерживает оторванную ногу. Когда Пьер и Лефранк поднимают Эварье, мы слышим, как он говорит: «Ноге больно, очень больно». Потом спрашивает, кто его несет, потому что ничего не видит. Но все наши старания пропадут даром – чуть позже он умрет в полевом лазарете, мучаясь от страшной боли и находясь в полном сознании. Земля усеяна разбитыми повозками, трупами лошадей и всевозможными обломками.

Затем я возвращаюсь к амбару, где тоже царит непривычная суматоха. Появившись там, узнаю, что снаряд угодил в крышу, прямо в том месте, где стена разделяет его надвое, но больше всего досталось лазарету. Внезапно меня охватывают дурные предчувствия, и я иду проверить. Есть погибшие, у некоторых стало больше ранений. Среди погибших и мой друг Йозеф. Предчувствия его не обманули! Как много жертв среди друзей за последние несколько дней, настоящее истребление! Й. тоже мертв. Мне жаль, что я выговаривал ему вчера за недостаток хладнокровия. Не знаю, кто еще погиб. Взволнованный, даже отчасти ошеломленный, несмотря на все, что мне пришлось пережить в последние несколько дней, несколько недель, я даже не подумал забрать у Йозефа бумажник, который он приготовил для своей матери. О чем потом буду сожалеть.

В поисках успокоения и хоть какого-то уединения я какое-то время слоняюсь по деревне. Встречаю немцев из вермахта, вымотанных тремя атаками на Новую Буду – еще до нашего появления. Они вовсе не пали духом, как считают некоторые. Просто измученные, как и мы! Я задумываюсь по поводу смысла жизни и смерти и, снова обретя спокойствие, возвращаюсь в амбар к Деравье и остальным, как раз перед наступлением ночи. Это 16 февраля, и я буду помнить каждую – или почти каждую – пережитую мной в этот день минуту. Во всяком случае, все события вместе с тысячами подробностей. Похоже, завтра намечается великий день, когда мы предпримем попытку прорваться. Завтра или никогда! Но до этого еще нужно отправить людей к Новой Буде, и Деравье спрашивает, пойду ли я. Разумеется, пойду! Мне здесь делать нечего. Лучше действовать, чем томиться в ожидании.