От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

На восходе я съедаю немного черствого хлеба, но зато с маслом и банкой singe – мясной тушенки, запивая все это ледяным кофе из котелка. Утром от парней из подошедшего подкрепления мы узнаем, что «бургундцы» продолжают удерживать Староселье на востоке и Млиев на юго-западе. Днем нам становится известно, что бригада, выполнив свою задачу, оставляет или намерена оставить эти населенные пункты и ее подразделения придут на соединение с нами. Выходя из Староселья и Млиева, они натыкаются на русских, пытающихся не дать им соединиться в Деренковце. Им приходится прорываться с боем, и капитан Антониссен отправлен вместе с Stosstrupp, штурмовой группой, дабы попытаться отвлечь русских на другом направлении. Не возвращаются ни капитан, ни 30 отправившихся с ним солдат! Я должен почтить память этого человека долга, командира роты, которого я искренне уважал за его выдающиеся качества. И это не случайность, что он по собственной воле оказался среди нас. Я обязан это сказать и надеюсь, его семье это тоже известно!

В таких вот условиях наши части, практически окруженные под Старосельем и Млиевом, смогли тем не менее соединиться – но не без потерь в живой силе и технике. В это время из леса напротив нас появились русские, которые массированно атаковали наши позиции. Сначала из наших окопов раздалось пара залпов, но по мере приближения противника, решительно настроенного подавить наше сопротивление, все, кто может, дабы показать, чего они стоят, открывают огонь. Треск такой, как от пожара в очень сухом лесу. В этот момент все на передовой наверняка втягивают голову в плечи, поскольку воздух буквально пронизан всеми видами пуль. Поистине, должно здорово повезти, чтобы не оказаться на пути одной из них! Атака становится все напористее, но немного погодя выдыхается. Мы ведем все более и более интенсивный огонь, словно его подогревает какое-то внутреннее пламя, стремление каждого идти до конца, но не погибнуть, а завоевать свободу, избежать удара молота, стремящегося уничтожить нас на месте, стереть в порошок в этом мешке. Меньше чем через полчаса много русских падает замертво, а остальные какое-то время колеблются, мешкают и понемногу начинают отступать, ошеломленные оказанным им приемом. Словно воодушевленные их отступлением, мы усиливаем огонь, целясь в фигуры, бегущие обратно, к лесу, из которого появились. Да, им известно, что мы уязвимы, но из опыта последних двух дней им теперь известно, что мы готовы биться до последнего!

Днем слышится грохот битвы справа от нас, и за ночь создается настоящий коридор, ведущий точно на юг – наш единственный путь отступления! Справа от нас горит деревня Гарбузин. И дождь не может скрыть отражение зарева на низких, тяжелых от дождя облаках. Если дорога на Корсунь[-Шевченковский] перерезана, то это будет катастрофой. Большинство людей не спало уже три дня, некоторые еще больше, все вымотаны и обессилены! Позднее я узнаю, что полк «Вестланд» отбил свои позиции и ликвидировал угрозу дороге на Корсунь[-Шевченковский], нашему пути отступления, и что русские находились менее чем в 200 метрах от нее! Но дорога все еще открыта и слева и справа, и русские прекрасно понимают ее значение для нас, и мы будем последними, кто по ней пройдет. Бригада постоянно находится в арьергарде, каждое мгновение подвергаясь риску самого худшего – быть разгромленной и уничтоженной. Слабость одной укрепленной позиции, одного отделения, а порой и единственного человека способна погубить все в один момент, стереть нас с лица земли!

Ночью мы получаем сообщение: «Уходим на рассвете!» Какое облегчение! Но когда же нам спать? Не знаю, который час, когда я наконец могу выдернуть ноги из вязкой жижи на дне окопа, чтобы тут же погрузить их в грязное месиво, что покрывает всю равнину, включая и дорогу. Мы движемся в гору, обратно к Деренковцу, и пусть это сумасшествие, но я намерен забрать «свою» повозку и «своих» лошадей, двух маленьких черных лошадок. И случается чудо! Я забираю их. Никто их не «присвоил». Мы теряем немного времени на квартирах, хотя лучше было бы не застревать здесь. Наконец можно отправиться в путь. Все наши пожитки на подводе, и нам не нужно идти пешком. По пути к Корсунь[-Шевченковскому], то тут, то там, мы видим артиллерийские расчеты, прикрывающие дорогу и наше отступление, и еще несколько Panzerspähwagen, разведывательных бронемашин, что охраняют нас, словно ангелы-хранители. Наша радость длится недолго. Я уже жалею, что забрал повозку и лошадей. Не проехали мы и 3 километров, как приходится избавляться от иллюзий. В очередной раз, вместо того чтобы поспать, мы должны заботиться о лошадях. И одному Богу известно, как нам, измученным недосыпанием, это удается!

Поначалу мы изо всех сил боремся с усталостью, но она валит нас с ног! Потом бестолково хлещем лошадей, чтобы заставить двигаться вперед, и они делают это, прежде чем остановиться через несколько шагов. Затем понукаем лошадей снова, чтобы продвинуться еще немного. Здесь нужно упомянуть забавный случай, на самом деле не очень смешной, но я все равно расскажу о нем, потому что тогда он заставил меня посмеяться до слез. Мой друг Йозеф только что увернулся от удара копытом, когда попытался подбодрить одну из лошадей с помощью накручивания хвоста. После этого он ведет себя так, словно с ним случился нервный припадок. Ржет, как конь, бросается к одной из лошадей и кусает ее за плечо! Я не ожидал от него такой прыти, как и сам Йозеф, однако животное пугается, почувствовав укус. Он ведь на самом деле укусил лошадь! Я не могу удержаться от смеха, так как в жизни не видел, чтобы человек укусил свою лошадь! Уверен, Йозеф сожалеет о своем поступке, так же как и я. Лошадям, определенно, незачем отступать, в отличие от нас, отсюда и отсутствие у них особого энтузиазма во время нашего ночного марша.

Изнуренные, вымотанные, неся на своих плечах все тяготы мира да еще двух лошадей в придачу, мы появляемся в Корсуне[-Шевченковском] в тот час, когда должны петь петухи, но в этом городе петухов больше нет, как и кур и прочей домашней птицы. Ничего, кроме измученных людей с красными от недосыпания глазами. Оставляем наш экипаж у первого попавшегося дома, входим и валимся от усталости среди других измученных людей, которые уже спят, хоть и опережали нас всего на десяток шагов! Мы крепко спим 12 часов – без кошмаров, без пробуждений, однако я мог бы проспать в три раза больше! Когда я пытаюсь натянуть ботинки, у меня это не получается из-за отекших ног. Ведь целых четыре дня у меня не было возможности их снять! Потратив чертову кучу времени, я с тысячной попытки наконец натягиваю ботинки при помощи тряпки в качестве рожка для обуви. Тут впору взвыть, потому что очень больно. У меня такое впечатление, будто я надел обувь на два размера меньше. Мои ноги сухие, чего не скажешь о носках и ботинках. Может, они просохнут на ногах? Во всяком случае, я стараюсь убедить себя в этом.

Я только что узнал, что 8 февраля на фронтовой полосе, примыкающей к позициям 112-й пехотной дивизии, появился русский парламентер с требованием сдаться всем уцелевшим в Kessel – в котле, в окружении. Его отправили назад с категоричным «Non! Nein! Нет!». В противном случае, заявил он, ваше уничтожение – вопрос всего лишь нескольких часов! Еще одна новость должна точно порадовать… русских! 3-й танковый корпус, направляющийся с юго-запада на соединение с нами, столкнулся с большими трудностями преодоления местности, вдобавок к упорному сопротивлению противника.