От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Мы движемся вправо, вдоль опушки леса, затем взбираемся по склону, ведущему на север, прямо в лес. Когда я оглядываюсь, то вижу свой мотоцикл рядом с грузовиками, и еще две машины, подъезжающие со стороны Теклина. Наверно, это те, что следовали за мной из Орловца. Двигаться нелегко. Я проваливаюсь в снег. Мне приходится перелезать через множество препятствий или пробираться пригнувшись под ними. Ветви, поваленные на землю, или низко наклонившиеся деревья, воронки от взрывов с черным от пороха снегом вокруг них, первые тела. Вот двое наших в серой форме покоятся поверх русского, объединенные смертью, скованные льдом друг с другом! Я помню все, о чем мне рассказывали, и у меня возникает ощущение дежавю, словно все это я уже видел. Вот окоп, из которого торчат голова и рука, – это русский, тело его лежит на бруствере, ноги в окопе, шея и плечо в крови. Усилие, которое я трачу на движение, согревает меня. Но руки остаются холодными, а уши пощипывает. Этот редкий лес не защищает от северного ветра, превращающего выдыхаемый воздух в иней! Тем не менее движемся мы достаточно быстро, и в отдалении, но все ближе и ближе беспрерывно то вспыхивает, то прекращается орудийный огонь. Мне приходится плотно прижимать висящий через шею автомат к телу, потому что он раскачивается в такт шагам и приклад бьет по бедру, а ствол норовит угодить мне в челюсть.

Вот блиндаж, за ним еще один. Тела перед ним и позади него. Поперек входа труп русского. В нескольких метрах тело «бургундца», на его плече отчетливо виден шеврон «Валлонии»! Не пройти и 100 метров, чтобы не наткнуться на трупы, иногда на несколько в одном месте. Кажется, за тот час, что мы шли, нам пришлось преодолеть не менее трех холмов. Отчетливо чувствуется характерный запах пороха, звук канонады уже совсем рядом. Слава богу, мы слышим речь и отдаваемые по-французски приказы! Взбираемся на очередной холм с более длинным, но не таким крутым, как предыдущие, склоном. Здесь повсюду такой же разгром – одни мертвые в хаки, другие в серой униформе. Немцы, русские, «бургундцы», которых перемешала смерть. Я отличаю недавно убитых от остальных по тому, что их еще не присыпало снегом и не покрыло инеем, как тех, кто лежит здесь уже несколько дней.

Здесь, на вершине холма, быстро находим наших людей, которые наступают, зачищая перелески, окопы и разыскивая русских, которые все еще могут скрываться в этих местах. Мы и без того не мешкали по пути, но тем не менее прибавляем шаг и через несколько минут соединяемся с нашими товарищами. Периодически вспыхивают перестрелки, сперва слева, затем справа от нас. Поначалу мы находимся среди солдат 4-й роты, потом 1-й. По-моему, я заметил знакомых саперов. Здесь, кажется, меньше трупов – меньше в серой форме и нет «бургундцев». По крайней мере, я их не вижу. Внезапно, впереди и слева от меня, раздается сухой треск выстрелов, пули прорезают морозный воздух. Я инстинктивно бросаюсь на землю. Крики, топот бегущих ног. Все ложатся на землю. Стрельба гремит уже отовсюду. И впереди, и позади меня. Я больше не понимаю, кто стреляет, в кого стреляют и откуда ведется огонь. Но думать некогда. С автоматом в руке, вместе с другими, я бросаюсь к густому перелеску. Нет, это мы атакуем укрепленную позицию, своего рода бункер, из которого ведется шквальный огонь.

Мы наступаем, как можно быстрее перебегая от дерева к дереву, что на самом деле получается не так быстро, поскольку ботинки вязнут в промерзшем снегу. Сбавляю скорость. Справа пригнувшись бегут остальные, чтобы атаковать бункер с тыла. Я снова смотрю вперед, туда, откуда ведется огонь, и вдруг в 20 метрах от себя вижу русского в ватнике, заменяющего магазин своего автомата. А между нами, чуть левее, опустившись на одно колено, стоит «бургундец», укрывшийся за деревом, слишком тонким, чтобы защитить его. Я смотрю только на него, поскольку русский сосредоточился на нем. Наверняка «бургундец» не заметил русского. Он смотрит в другую сторону, а русский целится прямо в него! Не успеваю я выпустить очередь, как русский валится назад, роняя автомат, в тот самый момент, когда сухое стаккато автоматной очереди ударяет по моим барабанным перепонкам! Смотрю направо, откуда раздалась очередь, и вижу Дамиани, во всяком случае, я думаю, что это он. Тот же рост и осанка, однако шлем меняет лица. На мгновение наши взгляды встречаются, и я вижу слегка насмешливую улыбку. Он словно хочет сказать мне: «Слишком ты нерасторопный! Я успел раньше!» «Бургундец» слева от меня спасен, потому что огонь впереди нас прекратился. Взятый с тыла нашими товарищами очаг сопротивления подавлен, и, скорее всего, нашему камраду невдомек, что в тот день кто-то другой спас ему жизнь. Мне не удалось опознать его, так как в тот момент я не мог поговорить с ним, будучи занятым более важными и насущными делами. С другой стороны, Дамиани, которого я узнал, вряд ли захотел бы, чтобы я рассказал о его поступке тому парню, поскольку тот почувствовал бы себя неловко! И тот парень никогда об этом не узнает, по крайней мере пока не прочтет мою книгу и не узнает в ней самого себя. Но Дамиани точно никогда не прочтет мои воспоминания, потому что его больше нет в живых. Если не ошибаюсь, он покончил с собой в Лиссе (ныне Лешно), близ Бреслау (ныне Вроцлав), на берегу Одера. Он был серьезно ранен в пах и не захотел жить в таком состоянии. Сказал, что он больше не мужчина. Изуродованные останки его тела обнаружили на берегу реки. Он подорвал себя, усевшись на гранату или на динамитную шашку, какие саперы постоянно использовали в своей работе. Он был сапером, и случилось это осенью 1944-го! Дамиани был настоящим мужчиной, образцовым товарищем. И я это говорю не только потому, что он мертв!

Жизнь, смерть, дружба – все это тесно переплелось! В подобных обстоятельствах события происходят столь стремительно, что зачастую сам не осознаешь, где ты, кто ты и что все, в особенности жизнь, не более чем вопрос рефлексов. Любая ситуация на самом деле мимолетна! Мне кажется, что в момент падения автомат русского самопроизвольно выпустил очередь, потому что, когда он ударился о землю, его сильно подбросило. Любопытно осознавать, что в подобные моменты память фиксирует такие детали, а через много лет с точностью воспроизводит подробности.

Наступление продолжалось, и операция все больше и больше походила на прочесывание леса – точно так же, как во время обучения в лагере, только сейчас к этому добавилась опасность. То там, то тут вспыхивали перестрелки, слышались резко обрывающиеся крики. Несколько минут спустя примерно в 50 метрах перед нами внезапно вырастают людские фигуры! Я сразу узнаю русскую форму, но тут же с полдесятка пуль свистят у нас над головами, с сухим треском вонзаясь в обломки деревьев, или улетают в никуда, с визгом разрезая морозный воздух. Практически одновременно отвечает наше оружие, нацеленное на эти неясные силуэты, которые со всех ног бросаются бежать между деревьями. Они бегут зигзагами, я теряю их из виду, потом вижу снова, потому что делаю ошибку, когда пытаюсь держать их всех в поле зрения, вместо того чтобы сфокусироваться на ком-либо одном. Это все на уровне инстинкта самосохранения, поскольку меньше всего хочется промахнуться в того, кто целится в нас!

На бегу стреляю с бедра, меняю опустевший магазин. Пару раз русские останавливаются, чтобы обстрелять и задержать нас, затем снова бегут. Во время одной из таких задержек я вижу, как двое падают, а другие стремглав бросаются прочь. Их больше десяти, и вдруг они исчезают в густой части леса, что скрывает их от нас и дает им убежище. Русским удалось уйти! Мы замедляем бег, и ко мне поворачивается мой сосед. Я вижу, как он спотыкается, подбирает свой шлем, поправляет его на голове и снова бежит. Только сейчас я узнаю его, это Дебеси. До сих пор, в горячке боя, у меня не было ни времени, ни возможности разглядеть его. Горячка боя… да, вполне подходящее выражение, поскольку теперь нам известно точное его значение. Мы улыбаемся в знак того, что узнали друг друга. Как и я, он из состава мотоциклетного взвода, правда выполняет другие функции.