От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Мы продвигаемся медленнее и осторожнее, поскольку не хотим оказаться захваченными врасплох и глупо погибнуть из-за собственного безрассудства! Даже несмотря на то, что сопротивление русских заметно ослабло, мы вовсе не обязательно окажемся победителями в этой игре! Идем, останавливаемся, затем, тщательно осмотрев лес, трупы и малейшие углубления, движемся дальше. И ничего не обнаруживаем. Они бесследно исчезли в дебрях. Мы изучаем следы на снегу – их здесь достаточно, и все они идут в разные стороны. Продолжаем преследование в направлении гребня холма, на который вскоре и поднимаемся. Остальные «бургундцы» тоже добрались сюда с разных сторон, слева и справа. Издалека фельдфебель кричит нам, чтобы мы отошли на несколько шагов назад, под прикрытие гребня.

Я так и поступаю и прикуриваю сигарету. Когда я смотрю на Дебеси, мое внимание привлекает отверстие в его шлеме. Он мне не верит, когда я показываю на него пальцем и спрашиваю, не моль ли прогрызла эту дырку. Однако из любопытства снимает шлем и держит его в руке. На самом деле в нем два отверстия. Одно впереди и слева, а другое на уровне изнаночного шва. Несомненно, это та самая пуля, которая сбила с него шлем, тогда как он подумал, будто случайно упал, споткнувшись о ветку. Дебеси улыбается несколько обескураженно. Думаю, до него только сейчас дошло, что это был звоночек с того света! Звучит приказ занять оборону, и мы с Дебеси направляемся к формирующейся слева группе из шести-семи человек, включая фельдфебеля и двух унтер-офицеров. Я объясняю, что оказался здесь по той же самой причине, что и остальные «бургундцы», которые отправились на передовую вместе со мной. Пятнадцать минут спустя мы, числом восемь человек, спускаемся с холма и направляемся назад в Теклино, тогда как наши товарищи наверху укрепляют позиции. Не доходя до опушки леса, снова встречаем «бургундцев», которые продолжают без устали эвакуировать мертвых. Теперь мне ясно происхождение непонятных следов на снегу слева. Их оставили мертвые тела, которые, завернув в брезент, волокли с холма.

Выйдя из леса, я ищу свой мотоцикл. И не нахожу. Видимо, фельдфебель Демеерсман отогнал его в Теклино, где он будет в большей безопасности! Хотя подозреваю, что он забрал мотоцикл, чтобы не дожидаться попутного грузовика в деревню и не идти туда на своих двоих. Надеясь отыскать мотоцикл у подножия ближнего склона, я резво двигаюсь в путь, но вскоре чувствую боль в икрах и боюсь, что мне придется ползти в Теклино на четвереньках. Теперь я вспоминаю, каким утомительным было наступление по мерзлому снегу и как его еще больше осложняли разные препятствия на нашем пути. В конце концов я предпочитаю помочь с погрузкой трупов и вернуться на одном из грузовиков. Итак, я помощник могильщика. Я должен загружать тела своих товарищей в грузовики, которые доставят их к рвам, вырытым для них в тылу интендантской службой. Среди мертвых я не узнал никого из своих друзей. Мне называют несколько имен, но ни одно из них мне не знакомо.

В Теклино я высаживаюсь с грузовика, потому что вижу свой мотоцикл прямо перед командным пунктом. Перед ним фельдфебель Педе разговаривает с Катрисом, оба из моей роты. Педе сообщает, что меня ждут в Байбузах, куда я и прибываю с наступлением ночи, надеясь, что у меня не будет неприятностей из-за моей самодеятельности в Теклине. На меня набрасывается старшина Деравье и передает конверт, желая, чтобы я перевел его содержимое на немецкий. За время нашего пребывания здесь он постоянно, раза два в неделю, приходит ко мне попросить о такой небольшой услуге. Ротный писарь Скарсерье иногда просит меня о том же. У них обоих остались подружки в Германии. Мой немецкий несовершенен, но я довольно неплохо справляюсь. На следующий день, 18 января, я прибываю в Белозерье, где на командном пункте дивизии наблюдаю бурную деятельность. Здесь пакуют и грузят документы. Мне говорят, что штаб перебирается в Городище. 19-го в Байбузы прибывают подразделения других частей, которые сменят нас. Днем 20-го мы выезжаем из Байбузов в Белозерье, где будет находиться штаб роты. «Мамка» и маленький Николай обнимают меня! У них грустный, по-настоящему печальный вид, когда я прощаюсь с ними. И я вижу, что они не притворяются. Если честно, мы были близки и отлично ладили друг с другом, даже несмотря на вполне понятное и не имеющее особого значения мелкое воровство ребенка. Я так сильно к нему привязался! Мы больше сюда не вернемся, никогда! Не без грусти переворачиваю еще одну страницу воспоминаний. Еще одна небольшая сердечная рана, но их уже и без того так много, что одна наслаивается на другую, с течением дней и испытаний создавая панцирь, который помогает, когда придет время, без слишком сильного потрясения пережить еще более худшее. И если, благодаря своему возрасту, я все еще так чувствителен, то необходимо как-то себя защитить. Должны загрубеть и сердце, и шкура, особенно последнее.

20 января 1944 года переезжаю в Белозерье, где меня размещают вместе с фельдфебелем Деравье и Дрионом в избе на севере деревни, у дороги в форме дуги, которая как бы соединяет две других – одну, идущую с подъемом на северо-восток, к Кумейкам, и другую, тоже на северо-восток, но к селу Мошны.

Ситуация теперь меняется каждый день, можно даже сказать ежечасно. Это как раз то, что называют «нестабильная ситуация»! В последующие дни меня отправляют с тремя поручениями в Городище, поскольку командный пункт дивизии с 20-го располагается там. В других случаях в села Мошны и Деренковец. В эти дни в Белозерье я только сплю, разумеется, когда мне удается время от времени выкроить для этого несколько часов, или я нахожу себе ночлег по пути – если позволяет маршрут и если на это есть время.

В таких вот условиях, 27 января, вскоре после отъезда из села Городище, я узнаю о нашем окружении![70] Если честно, то уже некоторое время я ожидал этого, хоть и не слишком много знал о вероятности такого поворота событий. Но теперь это точно свершилось, так как я только что узнал об этом на командном пункте дивизии. Несколько дней нас окружает гул сражения, доносящийся со всех сторон горизонта! Комок в горле, но тем не менее ни малейших признаков паники, никакой нервозности. Военная машина и все ее руководство продолжают функционировать так, словно ничего не случилось. На командном посту подписывают мой путевой лист, печати всегда под рукой, оборот Scheine – документов – происходит как обычно.

Не изменилось ничего, абсолютно ничего!

Мы в окружении! Над нами нависло зло. И это неотвратимо! Мы должны были любой ценой удерживать Днепр и свои укрепленные позиции, а русские, переняв немецкую тактику, сконцентрировали значительные силы, чтобы прорвать нашу основную линию обороны, которая на самом деле находилась в 80–100 километрах позади нас! В настоящее время несколько армейских корпусов атаковали мешок, в котором мы оказались, со всех направлений, усиливая натиск своих прорывов и пытаясь расчленить нашу оборону, чтобы потом уничтожить по отдельности.

Жуков, Конев, Малиновский, Богданов – все эти величайшие генералы Красной армии заняты нашим уничтожением. Они уже у нашего порога, и около 50 тысяч человек[71] в мешке должны быть готовы выстоять против такого натиска, даже притом, что им недостает всего, за исключением мужества!