Дубль два - Олег Дмитриев

За дверью оказался кабинет, пожалуй, вдвое больше того, в котором мы беседовали при первой встрече. Вместо венецианской штукатурки стены были оклеены обоями какого-то страшно дорогого на первый взгляд фасона. На второй, наверное, ещё дороже. В кадке, стоявшей в дальнем от входа углу, росла берёза, настоящая. За ней виднелась полочка, на которой стояли три тёмных от времени иконы в окладах тускло-зеленоватого оттенка. На стене, доламывая шаблон, висела громадная плазма, на которой транслировали какой-то модный канал. Модный — в том смысле, что по экрану шли на тощих ногах, качаясь, будто от голода, страшные угловатые и долговязые девки, наряженные во что-то такое, в чём я и в гроб ложиться отказался бы. Современная мода — дело тонкое, не для каждого. А я, видимо, был и не из этих тоже. Вот и здорово.

— Ты телефон с собой взял или там оставил? — спросил Шарукан, заказав в изящную старинную трубку телефонного аппарата что-то, звучавшее очень аппетитно. А я подумал, что обед как раз подошёл.

— С собой, — положил я смарт на стол справа от тарелок.

— Набери Алексеичу, просил он чего-то. Через Виталика передал, а тот уж мне, — объяснил он.

А я подумал, что в этой навалившейся суете совсем забыл про дядю Митю. Даже неловко стало. Хоть он и не просил звонить-отчитываться. Никогда не умел поддерживать социальные связи и во всякий нетворкинг, как сейчас модно говорить. Я поднял телефон, нашёл нужный номер, что было несложно. В теперешней записной книжке у меня их было ровно два — его и подмосковного Мастера.

— Славка! Здоро́во, пропащая душа! — вместо третьего гудка гаркнул в ухо динамик.

— Здравствуй, дядь Мить! Как ты жив-здоров? — даже на душе потеплело.

— Всё путём, Славка, всё путём! А теперь так и вовсе захорошело. Рассказывай, как ты, где ты? — оживление лесника чувствовалось.

— Да вот, к Мастеру местному заглянул по делу важному, неотложному, — начал я тоже сбиваться на его напевную простую речь.

— Это по какому же? Может, помощь нужна? — тут же напрягся голос Алексеича.

— Ещё как! Бочка пива местного да раков полтора ведра. Как сдюжить — ума не приложу, — вздохнул я. Шарукан фыркнул, печатая что-то в своём смарте, а дядя Митя захохотал мне прямо в ухо:

— Узнаю́, узнаю́ породу странничью! Вались весь мир в тартарары — эти непременно найдут и чего, и подо что, и с кем! Годы идут — ничего не меняется! Вот что, Славка. От Дуба поклон тебе. Просил благодарность передать. И сказать, что ты в нашем лесу всегда дорогим гостем будешь. Они, Дерева́-то, чуют, когда с кем-то их них беда. А этих, старых, двое всего и осталось-то. Я сам, слышь, волновался — не затосковал бы он. Существа-то они чувствительные. Потерял бы охоту жить — да и помер бы, бывает так, — частил лесник.

— Не рассказывай, навидался. Еле справился с одним таким отчаявшимся, — согласился я, как только он прервался, чтоб вдохнуть. Шарукан слушал внимательно.

— И как совладал? Мало случаев таких было, по пальцам пересчитать можно, — насторожился Алексеич.

— Да разозлил я его. Выбесил, — честно ответил я.

— Для разозлившего Древо ты слишком… живой, — усомнился он.

— Случайно повезло, — махнул я рукой. — У меня как мозги из ушей капать начали — Сергий вступился. Его я тоже за живое задел.

— Ну, Хранители — народ отходчивый обычно. Закопают — и отойдут себе, — нейтрально сообщил дядя Митя.

— Наверное. Только этот не ходил уже. Давно. Даже под себя. Оба они почти засохли, честно говоря.

— Сейчас поподробнее, — голос стал строгим и каким-то тоже суховатым что ли.

— На Осине — ни листа. Ходы солнечные грязью забиты, вряд ли с зимы открывались. Хранитель в ко́рзине на полу, к стволу ногами. Достаточно подробно? — уточнил я.

— Вполне. Как вышло? — фразы стали короче. Но напряжённее. Шарукан тоже глаз с меня не сводил.

— Кровь выручила. Сперва — фигурально. Застыдил Хранителя, что с того света к нему внучку с правнуком привёз, а он тут, вишь, сам отходить наладился, разминуться решил с ними. А потом, как он завёлся, вроде как и Осине совестно стало. Теперь вот хрено́т каких-то запросил, живую воду гнать собирается, — продолжал я откровенничать.

— Ого! Стратег ты, Славка! Психолог тонкий! Молодец, каких мало! — что-то в голосе дяди Мити мне не понравилось.

— А чего не так-то? — не понял я.

— Ты примерно, очень примерно представляешь, сколько лет Дерева́м? — поинтересовался он.

— Очень примерно — да. Плюс-минус пару ледниковых периодов.

— Значит, и объём знаний их приблизительно сможешь прикинуть. И опыт. Способности сможешь вряд ли — я и сам-то малую толику знаю. Но и её достаточно, чтоб понять, что план их со всех сторон удался. Четыре живых души спасли.

Я замер с открытым ртом. Чувствовать геройским победителем-спасителем себя самого было приятнее, чем с треском вернуться к образу почтового голубя. Но, в конце-то концов, какая разница, чья была операция? Души-то и вправду живы остались.

— Ладно, не робей, Славка. Слова Дуба помни, он такими не бросается. А от меня тебе — до земли поклон отдельный. Спасибо за батю, — в конце фразы голос лесника чуть дрогнул. Я дрогнул весь. И не чуть.

— Сергий… — начал было я, но Алексеич, видимо, и так решил, что сказал лишнего.

— Сергий-Сергий, ага. Любил многих, спасал, помогал. Епишка-писарь про то много насочинял в своё время, что про него, что про Степана-Устюжанина. Про того вообще наворотил — не разгребёшь, одна история про берёзу прокудливую чего стоит…

Я рта не закрывал ещё с прозапрошлой фразы. В голове летали, стучась друг о друга с колокольным, почему-то, звоном образы деревьев и святых угодников.

— Семь веков… Этого же просто…

— Ну да, ну да, не может быть, правильно ты всё говоришь, — подхватил Алексеич. — Деревья не разговаривают, не шевелятся, воду живую из хелатов не гонят и мозги сварить, не вынимая из башки, тоже не могут. Прав, кругом прав. Кроме одного. Мало мы знаем, Славка. Обидно мало. Очень хочется побольше узнать. Некоторым удаётся, тем, кто с Древом общий язык найти сможет. Ты вот, выходит, с двумя уже сговорился.