Дубль два - Олег Дмитриев

понятен: тут потянешь — там сместится, тут нажмёшь — там повернётся. Смысл процесса тоже был ясен: Солнце давало питание Древу, а оно — Хранителю. Но вот понять, какое и как именно, не выходило никак.

— Ты про оптику что знаешь? — скептически осведомился у меня Ося.

— То, что там очками торгуют, в основном, — правдиво ответил я. Физика в школе никогда не была моей сильной стороной. И после — тоже.

— Тогда тебе вполне достаточно того, что удалось понять. Солнце — еда, ам-ам. И не дуй ноздри на меня. Раз понимаешь, как Павлик, то и объяснять тебе можно тоже так же, как и ему.

Более предметного разговора не вышло, короче говоря. Он попробовал было, но бросил тут же, поняв, что на всех этих пояснениях типа: «так раньше фотоны назывались» и «редуцированная энергия кварка соединяется с атомарной решёткой воды», только время тратит. И я начинаю чувствовать себя ещё бо́льшим идиотом, чем до них. Поэтому сошлись на том, что завтра я, в силу уровня образованности и компетенций, полезу на крышу с веником и подмету. Ну и проверю крепления пары-тройки направляющих. Дед Сергий напомнил снова про хилую ступеньку у лесенки. Видимо, впечатление я о себе создал соответствующее — чтоб по два раза повторять самое простое, а сложным стараться не грузить.

Попробовал выяснить, чем питаются ожившие мумии, преодолевшие стадию капельного полива. Узнал, что режим питания у вернувшихся с того света практически ничем не отличается, от того, что предписывали перенёсшим тяжкую болезнь. Побольше жидкого, бульончики всякие там. Но усиленно. И меньше химии. На «усиленно» я с облегчением подумал про рационы питания. На «меньше химии» — плюнул и думать про них бросил. Решил, что вопрос с диетическим продовольствием потерпит до утра.

Ужинали старики-разбойники почти час, судя по стрелкам. А вот наговорились мы, кажется, так, будто целый день прошёл. Знаний снова прибавилось, но прежнего восторга и изумления они не вызывали, воспринимаясь уже как должное.

Проснулся от странного звука. Со сна показалось, что в стену стучал копытом сам Сатана. Уж не помню, что там такого остросюжетного мне снилось, но ассоциация была для утра, мягко говоря, неожиданной. Оказалось — Алиса пыталась нащипать лучины, чтоб растопить печку, а меня будить не хотела. Нужного навыка, судя по робкому тюканью топором по полену возле печки, у неё не было.

Когда вскипела вода для чая и каши, на столе уже ждала тарелка бутербродов с паштетом и плавленым сыром, а сладкий стол обеспечивали такие же с яблочным повидлом, сгущёнкой и «пастой шоколадно-ореховой». Всё-таки, сухпайки — великая вещь. Павлик, муслякавший во рту чайную ложку с остатками повидла, меня, судя по лицу, поддерживал полностью. Алиса сперва попробовала ложку отнять, но когда он повернулся к ней спиной и безальтернативно сказал «Нет!», и вслух, и Речью, решила его счастью не мешать. Только сладкие слюни потом заботливо стёрла, по пути к плите, на которой уже булькало что-то ещё. Судя по всему — обеденное меню. С чугунками, кастрюлями, прихватками и даже ухватом, который я тоже нигде не видел, кроме как в музее и книжке про Федорино горе, у неё выходило гораздо увереннее и лучше, чем с топором.

Пока Солнце не взобралось на самый верх — нашёл на крытом подворье косу, что оказалась закреплена на стене возле сеновала на деревянных сучках-рогульках, приделанных прямо к брёвнам. Шаблонное мышление и слабое освещение сделали своё дело — приученный искать инвентарь, стоящий вертикально, я раза три или четыре прошёл мимо него, висевшего аккурат на уровне глаз, и даже не заметил. Рядом, на специальной, кажется, полочке, лежал и точильный брусок, сточенный до толщины одного пальца. Несмотря на то, что косой вряд ли кто-то пользовался в этом году, держалась она крепко и улетать не планировала. Но на всякий случай я набрал в стоявшее у противоположной стены корыто воды и опустил инструмент на полчасика. А сам за это время обошёл дом и баню. Да уж, до обеда бы управиться.

Звук, издаваемый лезвием косы, когда по ней ведёшь бруском-точилом, ни с чем не перепутать. Есть в нём что-то неуловимо далёкое. Кого-то переносит в детство, к деду и бабушке. Кого-то — к старым фильмам, не таким ярким, как сейчас, с точки зрения красок и эффектов, но гораздо более светлым и тёплым. У меня почему-то сразу раздавался в голове голос Николая Расторгуева, с песней «Покосы».* Про туманную даль и такую в душе благодать. В моём классе косить умело трое из двенадцати пацанов. Из группы в универе — один из пятнадцати. Я.

Роса почти сошла, поэтому полоска стали, заточенная до бритвенной остроты, шла чуть тяжелее. Или это от того, что косил я последний раз такой штукой лет семь назад? Но прибрать участок, привести его в более обжитой вид удалось в любом случае. И даже вогнать носик косы в землю всего один раз. Ну ладно, два. Из них один — в стену бани. Но ничего не погнулось и не сломалось. Отмачивать и точить я ещё умел, а вот навыки отбивать и чинить уже прошли мимо.

Когда Солнце вылезло над верхушками берёз и сосен, точно как в песне Юрия Антонова про любовь в середине лета**, от скошенной травы пошёл такой аромат, что даже есть захотелось. Не знаю, как у кого, но у меня этот запах всегда вызывал какое-то трудно объяснимое и чуть-чуть щемящее чувство внутри. Я привык для простоты объяснять его голодом. Но вот почему-то именно сейчас ощутил, что объяснение это было неправильным. Жаль только, правильного пока на ум никак не приходило. Но можно было не сомневаться, что запах усилится завтра, а на третий день достигнет пика. А на пятый — сено можно будет закидывать на сеновал, если под дождь до тех пор не попадёт. И к этому дню очень неплохо было бы разобраться с баней. Потому что после того, как полдня махать вилами, или, как батя говорил — вила́ми, я начинал чесаться, как блохастый.

Обед прошёл штатно, что с сестрой и племянником, что со стариками-разбойниками. Первая пара обсуждала со мной варианты меню на ужин, причём Павлик выражал решительное «Да!» на любое мамино предложение. Вторая пара сперва долго издевалась надо мной, что косил я не то, не тем, не в то время и не так. Ну, словом, вели себя в точности как два старичка, уставших от одиночества