Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

– Я ведь не совсем из любопытства пришла, – сказала Харриет. – То есть мне, конечно, хотелось посмотреть, но… Не знаю, поймете ли вы, каково это – услышать так неожиданно… про ребенка и про все…

«Хочу ли я видеть ее слезы? – спросила себя Эмили. – Нет. Никаких слез. Если она заплачет, я тоже не выдержу и разревусь. Сейчас главное – пережить этот кошмар, не дать ей взять верх. Продержаться до конца разговора, выпроводить ее – а тогда уже рыдать, голосить, что угодно». Красивое лицо Харриет казалось непомерно строгим – наверное, ей тоже нелегко было себя сдерживать – и непомерно большим. «А она не такая уж старуха, – подумала Эмили. – И не такая уродина. Он лгал. Только никаких слез». Сцепив зубы, она молча ждала.

– Мне просто было важно вас увидеть, – продолжала Харриет. – Чтобы почувствовать, что все это реально, мне надо было как бы установить с вами некие отношения…

– Я не желаю иметь с вами никаких отношений, – сказала Эмили. – Для меня вы не существуете.

– Но дело в том, что я существую, – негромко и терпеливо, словно растолковывая трудный для понимания собеседницы момент, проговорила Харриет.

Глаза у нее при этом были огромные и серьезные.

«Может, пока не поздно, послать ее куда подальше? – подумала Эмили. – Я ее, она меня, вот и посмотрим, кто кого. Хотя что тут смотреть, ясно, что ей меня не одолеть; я с ней разделаюсь в два счета. Захочу – она у меня вмиг зальется горючими слезами, запросит пощады; но это слишком просто, потом самой противно будет вспоминать. Нет, пусть уж лучше все кончится поскорее, без всяких „кто кого“».

– Не обольщайтесь, милочка, – тихо сказала Эмили и с неожиданной прямотой добавила: – Я хочу, чтобы Блейз был моим. Хочу, чтобы он жил со мной – по-настоящему. Вам ясно, чего я хочу? Сочувствую, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Вот так.

– Конечно, он должен чаще с вами встречаться, – заторопилась Харриет, – и об этом я как раз тоже хотела поговорить. – Она взяла со стола свой стакан, но не пила, а просто вертела его в руках. – Я знаю, что он до сих пор пренебрегал своими обязанностями. Вы, может быть, думали, что, когда он мне расскажет, я… Впрочем, нет, я не знаю, что вы думали…

– Ну, во всяком случае, я не слишком надеялась, что вы потребуете развод, – усмехнулась Эмили. – Я не такая везучая. Но, собственно, не все ли теперь равно.

– В конце концов, мы с вами обе женщины…

– Так. И что?

– Пожалуйста, отнеситесь серьезно и спокойно к тому, что я скажу. Разумеется, все это было неожиданно, и я почувствовала себя такой несчастной…

– Бедняжечка… – начала Эмили.

Харриет, уже оставившая свой стакан в покое, предостерегающе подняла руку и продолжала:

– Что-то очень важное и незыблемое, вернее, казавшееся мне незыблемым, ушло или, во всяком случае, изменилось. Мне сейчас нелегко, и я много думаю о нашем с Блейзом браке. Я должна быть честной сама с собой – а значит, я должна думать и о вас. Вы говорите, что между нами не может быть никаких отношений, и в обычном смысле вы, вероятно, правы… Но мы просто должны признать друг друга. Я хочу сказать… я не собираюсь мешать Блейзу… встречаться с вами и выполнять свои… обязанности, финансовые в том числе… И я никогда…

Сейчас она не выдержит, подумала Эмили, и ей неожиданно захотелось поддержать собеседницу.

– Выпейте хереса, – сказала она.

– Да, да, конечно. – Харриет предприняла еще одну отчаянную попытку объясниться. – Понимаете, мы же не можем притворяться, особенно после того, как мы друг друга видели, это будет неправильно, и мы обе должны помочь Блейзу, и, кроме того, нам нужно думать о вашем ребенке, а есть еще обязанности, которые надо выполнять…

– Какие же? – спросила Эмили.

– Видите ли, я считаю вас жертвой, а не преступницей…

– Я на седьмом небе от счастья.

– И насколько я понимаю, проблема сейчас в том, как сделать, чтобы всем было лучше… и я очень прошу вас меня поддержать. Получается, что я должна помочь Блейзу помочь вам… Я должна – у меня даже нет выбора.

– Бред, – сказала Эмили. – Слюнявая сентиментальщина. Я же вам объяснила, чего я хочу. Вы что, меня не поняли? Поняли? Ну так возвращайтесь в свою машину и скажите своему мужу, чтобы отвез вас обратно домой.

Бесшумно вошел Люка. В руках он держал шерстяного поросенка, шея которого была снова перетянута удавкой. Дойдя до середины комнаты, Люка молча остановился перед Харриет.

Харриет невольно ахнула.

– Уйди, – сказала Эмили. – Пожалуйста, уйди.

– Нет, не надо. – Харриет сказала это Люке, не Эмили.

Люка продолжал смотреть на нее молча. Потом он сказал:

– Я тебя видел.

Лицо Харриет, только что походившее на застывшую маску с огромными серьезными глазами, тотчас преобразилось, неподвижные до этого момента черты исполнились страданием, нежностью и болью. Брови взлетели вверх, словно она силилась что-то сказать, но не могла.

– Я тебя тоже, – тихо, почти шепотом выговорила она наконец.

Двое молча изумленно разглядывали друг друга.

– Все, хватит! – крикнула Эмили, оборачиваясь к Люке. – Убирайся, черт возьми!

Люка, по-прежнему не обращая внимания на мать, задумчиво взмахнул рукой, после чего удалился так же тихо, как пришел. Харриет невольно подалась вперед, за ним. Слезы потекли по ее щекам.

Какое-то время Эмили разглядывала Харриет молча. Потом, словно вдруг прорвало невидимую плотину, из ее глаз тоже хлынули слезы. Она села за стол и уронила лицо на руки.

– Уходите, – не отнимая ладоней от мокрого лица, с трудом выговорила она. – Если в вас есть хоть капля порядочности, уходите…

– Простите…

Дверь тихо затворилась. Оторвав руки от лица, Эмили вцепилась в скатерть зубами и глухо, тоскливо завыла.

Люка, сидевший в окружении собак посреди солнечной лужайки, внушал своим тайным наблюдателям, которых сегодня у него было больше чем достаточно, самые разнообразные чувства. Со своей стороны, он с чисто детской непосредственностью демонстрировал себя всем желающим, словно предлагая усматривать в своем присутствии кому что вздумается, от чуда до наваждения. Одет он был в шорты, школьную куртку поверх старенькой линялой футболки с Микки-Маусом и стоптанные сандалии. Грязные худые ноги, торчавшие из куцых шорт, выглядели несоразмерно длинными, наводя на мысль о том, что дети в этом возрасте растут как на дрожжах. Собаки, все семь, были, разумеется, в сборе. Ёршик, млеющий от возбуждения и сознания своей избранности, покачивался у Люки на руках, задрав лапы кверху и подставляя солнцу голый розовый, в черных пятнах животик. Глаза его были блаженно зажмурены, черные, в мелких морщинках губы растянулись в собачьей улыбке, обнажая острые белые клычки. Остальные собаки, все, кроме Лоренса, взирали на счастливчика со смиренной завистью и благоговением. Аякс, умевший всегда хранить солидное достоинство, возлежал рядом в позе сфинкса, лишь изредка подергивая влажным носом, его темные влажные глаза с густыми ресницами (как у красавицы-еврейки, говорила Харриет) были устремлены на дарующего милости Люку. Панда и Бабуин – неразлучная парочка – расположились на траве перед Люкой и утешали друг друга как могли: Панда валялся на спине в той же позе, что и Ёрш, бесстыдно демонстрируя свой мужской орган и поросшее редкими коричневыми волосками брюхо, черный косматый Бабуин неловко терся о ребра друга, заодно помогая тому поддерживать равновесие. Оба были известные грязнули и умудрялись загадочным образом вывозиться в грязи даже в самую сухую погоду. Малыш Ганимед (всегда почему-то именуемый «малышом», хотя Ёршик был такой же маленький) лежал в своей любимой позе коврика, уткнувшись мордой в ногу Люки между ремешками сандалии. Нога, по-видимому, источала бесподобный аромат, потому что время от времени Ганимед лизал ее, самозабвенно закатывая к небу блестящие, как две черные сливы, глаза. Баффи, вечный изгой, страдающий комплексом неполноценности, сидел чуть поодаль, позади Панды с Бабуином. У него были янтарные глаза с темными, свисающими из уголков слезинками и рыжая усатая морда (ее туповатое выражение вмиг покорило сердце Харриет в Баттерсийском доме собак). Чтобы обратить на себя внимание, он время от времени жалобно скулил. Колли Лоренс, мнивший себя человеческим существом, сидел, бесцеремонно привалившись к плечу Люки и снисходительно поглядывая сверху вниз на все это собачье сборище.