Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

– Что это за мальчик? – спросил Эдгар у Монти. – Наверное, какой-нибудь племянник?

За разговором они уже несколько раз обошли сад по дорожке, выстриженной в высокой, только-только входящей в колос траве. «Мы с тобой прямо как раньше, – сентиментально заметил по этому поводу Эдгар. – Помнишь, как в колледже мы любили ходить кругами по галерее?» Солнце наводило глянец, превращая несколько поблекший за последние дни пейзаж в райскую картинку из средневекового часослова. На картинке преобладало белое и зеленое.

Вдоль забора, отделявшего сад от Худ-хауса, росла белая наперстянка. Монти машинально сорвал один цветок и принялся изучать ярко-пунцовые пятнышки в его сердцевине. Кажется, про эти пятнышки что-то сказано у Шекспира? Или то был какой-то другой цветок, не наперстянка? Может, спросить Эдгара? Нет. Хотя Эдгар наверняка знает. Монти надел белую чашечку, как наперсток, себе на мизинец. Харриет попросила его рассказать Эдгару обо всем, но Монти никак не мог начать. Такого рода эмоциональные беседы связывают людей. А Монти не хотелось, чтобы между ним и Эдгаром, между Эдгаром и этой странной нелепой историей, происходящей сейчас в Худ-хаусе, протягивались все новые и новые нити. В самой ее сердцевине было что-то очень личное для Монти, что-то, чем он сейчас жил. Он не хотел посвящать Эдгара. Но Харриет попросила – значит придется. Полчаса назад Эдгар говорил, что собирается ехать обратно в Оксфорд. Но, услышав новость, он наверняка задержится. Думая обо всем этом и помахивая мизинцем в белом прохладном колпачке, Монти молча шагал по садовой тропинке, уже в сторону дома.

– Так что это за мальчик?

– Младший сын Блейза.

Монти смял цветок наперстянки и бросил его в траву.

– Извини, я не расслышал… Что ты сказал?

– Блейз, как выяснилось, несколько лет содержал любовницу с ребенком. Харриет только сейчас об этом узнала. А этот мальчик – сын Эмили Макхью, любовницы Блейза.

Монти готов был услышать в ответ горестное восклицание, но Эдгар молчал. Пауза так затянулась, что Монти наконец не выдержал и обернулся. Эдгар стоял на месте. На побагровевшем его лице отобразилось горестное, почти карикатурное выражение недоверчивости и негодования.

– Правда?.. Это что, правда?

– Да, – сказал Монти. – Мне сказала Харриет. И она хочет, чтобы ты тоже знал. Она держится прекрасно. – Это уже прозвучало совсем по-идиотски.

В темноватом холле стройные пилястры перерастали под потолком в рельефные балки и сходились к центру, закручиваясь над головой причудливой спиралью.

– То есть ты хочешь сказать, что все эти годы… Да этому мальчику уже, наверное… И Блейз все это время ее обманывал… содержал любовницу и ни слова не говорил Харриет?

– Именно так. Можешь зайти, выпить чего-нибудь. А потом уезжай.

Они вошли в мавританскую гостиную. Во времена мистера Локетта в нише, обрамленной чечевичным узором, располагался фонтан. Монти заменил его книжным шкафом, и теперь павлиньи переливы загадочно синели над корешками книг.

– Я этого не вынесу, – сказал Эдгар, тяжело опускаясь в белое изящное плетеное кресло.

Кресло жалобно скрипнуло.

– А тебе и не надо ничего выносить.

– Я хотел сказать: я не смогу больше туда приходить.

– Точно?

Эдгар, облаченный в шерстяной костюм, нещадно потел – снять пиджак ему не пришло в голову. Монти был в белой рубашке и черных брюках с узеньким кожаным ремешком. В гостиной было прохладно, благо утром Монти предусмотрительно закрыл ставни. Достав высокие стаканы, он приготовил два коктейля: джин, сок свежевыжатого лимона, ломтик лайма, принесенного вчера Харриет, немного содовой, несколько листиков петрушки для украшения – так когда-то делала миссис Смолл. Софи никогда не пила коктейли, даже летом.

– А как я туда пойду, когда в доме такое горе? Кошмар. Ничего кошмарнее представить невозможно. Бедная Харриет…

– Да, бедная Харриет, – отозвался Монти, страшно злясь на Эдгара: мог бы держать свои причитания при себе.

– Свинья он, этот Блейз. Вмазать бы ему как следует. Иметь такую прекрасную жену и…

– Все не так просто, – сказал Монти. – Может, ты и прав. А может, нет. Мы никогда не узнаем, как там все было на самом деле.

– Конечно не узнаем. – Эдгар пододвинул хозяину пустой бокал, явно за добавкой. – Не выспрашивать же, не лезть человеку в душу. И так ясно, Харриет перед ним чиста. Я только не совсем понял, на что это ты сейчас намекал.

– Ни на что я не намекал.

– А как она узнала?

– Блейз сам ей сказал. Нервы не выдержали.

– Свинья. Боже. Я уже не смогу разговаривать с Харриет, как раньше.

– Раньше – это когда? Ты с ней знаком меньше недели.

– Но она захотела, чтобы я тоже знал, – удивительно, правда? Как выразить ей свое сочувствие?.. Боже, какое ужасное испытание.

– Ужасное, – согласился Монти. – Но, как ты правильно заметил, неприлично лезть людям в душу. Так что вали-ка ты обратно к себе в Оксфорд, вот что. Давай допивай – и вперед.

Второй бокал Эдгар допил и уже держал в руке третий, наполненный до краев.

– Может, написать ей письмо? Как ты думаешь, я могу написать ей письмо?

– Вот-вот, напиши ей письмо. Из Оксфорда. А теперь допивай и уходи.

Харриет обещала зайти к Монти завтра утром на «долгий», как она сказала, разговор. Монти ждал ее прихода с чувством смутного, но в целом приятного волнения. Сейчас ему хотелось, чтобы Эдгар поскорее убрался и не мешал ему думать о Харриет.

– Что это ты такое делаешь? – спросил Дэвид.

Харриет, одетая в свое бледно-лиловое платье и белый жакет, хлопотала на светлой по-летнему кухне. На столе, покрытом красно-белой скатертью, уже стоял их лучший чайный сервиз и было приготовлено угощение: мед, тоненькие тосты с маслом, печенье с цукатами. Это было странно. В доме Гавендеров чай во второй половине дня никто не пил, а цукаты Харриет держала для себя, она любила перехватить что-нибудь вкусненькое часов в одиннадцать.

Харриет молча указала взглядом за окно.

Бледные щеки Дэвида вспыхнули, но больше в его лице ничего не изменилось.

– Это он, надо понимать?

– Да.

– Она тоже здесь?

– Нет.

– И часто у нас будут такие визиты?

– Не знаю.

– Ты его приглашала?

– Нет.

Дэвид направился к двери.

– Куда ты?

– Гулять. Не вернусь, пока он тут.

– Дэвид, – сказала Харриет. – Пожалуйста, поговори с ним. Скажи ему хоть слово. Одно только слово, ради меня. Пригласи его выпить с нами чаю.

Дэвид внимательнее взглянул на мать. Она стояла перед ним с ярко-красной, как у экзотической птицы, шеей, лицо тоже было красное и взволнованное, даже как будто опухшее от волнения, но глаза сухие.