Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

Зимний вечер, она легко скользит на коньках по замерзшемупруду, лед под луной белый-белый, а под ногами скользит ее отражение и словношепчет ей что-то. А вот летний вечер — летом здесь, в этом городе, зноемопалены и улицы, и щеки, и в сердце знойно, и, куда ни глянь, мерцают — товспыхнут, то погаснут — светлячки. Октябрьский вечер, ветер шумит за окном, аона забежала на кухню полакомиться тянучкой и беззаботно напевает песенку; авот она бегает по мшистому берегу реки, вот весенним вечером плавает вгранитном бассейне за городом, в глубокой и теплой воде; а теперь Четвертоеиюля, в небе рассыпаются разноцветные огни фейерверка — и алым, синим, белымсветом озаряются лица зрителей на каждом крыльце, и, когда гаснет в небепоследняя ракета, одно девичье лицо сияет ярче всех.

— Вы видите все это? — спрашивает ЭленЛумис. — Видите меня там, с ними?

— Да, — отвечает Уильям Форестер, не открываяглаз. — Я вас вижу.

— А потом, — говорит она, — потом…

Голос ее все не смолкает, день на исходе, и сгущаютсясумерки, а голос все звучит в саду, и всякий, кто пройдет мимо за оградой, дажеиздалека может его услышать — слабый, тихий, словно шелест крыльев мотылька…

Два дня спустя Уильям Форестер сидел за столом у себя вредакции, и тут пришло письмо. Его принес Дуглас, отдал Уильяму, и лицо у негобыло такое, словно он знал, что там написано.

Уильям Форестер сразу узнал голубой конверт, но не вскрылего. Просто положил в карман рубашки, минуту молча смотрел на мальчика, потомсказал:

— Пойдем, Дуг. Я угощаю.

Они шли по улицам и почти всю дорогу молчали; Дуглас и непытался заговорить — чутье подсказывало ему, что так надо. Надвинувшаяся былоосень отступила. Вновь сияло лето, вспенивая облака и начищая голубой металлнеба. Они вошли в аптеку и уселись у снежно-белой стойки. Уильям Форестер вынулиз нагрудного кармана письмо и положил перед собой, но все не распечатывалконверт.

Он смотрел в окно: желтый солнечный свет на асфальте, зеленыеполотняные навесы над витринами, сияющие золотом буквы вывесок через дорогу…потом взглянул на календарь на стене. Двадцать седьмое августа тысяча девятьсотдвадцать восьмого года. Он взглянул на свои наручные часы; сердце билосьмедленно и тяжело, а минутная стрелка на циферблате совсем не двигалась, икалендарь навеки застыл на этом двадцать седьмом августа, и даже солнце,казалось, пригвождено к небу и никогда уже не закатится. Вентиляторы надголовой, вздыхая, разгоняли теплый воздух. Мимо распахнутых дверей аптеки,чему-то смеясь, проходили женщины, но он их не видел, он смотрел сквозь них ивидел дальние улицы и часы на высокой башне здания суда. Наконец распечаталписьмо и стал читать.

Потом медленно повернулся на вертящемся табурете. Опять иопять беззвучно повторял эти слова про себя, и наконец выговорил их вслух, иснова повторил:

— Лимонного мороженого с ванилью, — сказалон. — Лимонного мороженого с ванилью.

Дуглас, Том и Чарли, тяжело дыша, бежали по залитой солнцемулице.

— Том, скажи честно.

— Чего тебе?

— Бывает так, что все хорошо кончается?

— Бывает — в пьесках, которые показывают на утренникахпо субботам.

— Ну это понятно, а в жизни так бывает?

— Я тебе одно скажу, Дуг: ужасно люблю вечером ложитьсяспать! Так что уж один-то раз в день непременно бывает счастливый конец. Наутровстаешь и, может, все пойдет хуже некуда. Но тогда я сразу вспомню, что вечеромопять лягу спать и как полежу немножко, все опять станет хорошо.

— Да нет, я про мистера Форестера и про старую миссЛумис.

— Так ведь она умерла, что ж тут поделаешь.

— Я знаю. Только тут все равно что-то не так, верно?

— А, ты вон про что! Ему-то кажется, что она всемолоденькая, совсем как на той карточке, а на самом деле ей уже целый миллионлет — про это, да? Ну, а по-моему, это просто здорово!

— Как так здорово?

— За последнее время мистер Форестер мне понемножку провсе это рассказывал, и я под конец сообразил, что к чему, и давай реветь —прямо как девчонка! Даже сам не знаю, с чего это я. Только мне вовсе нехочется, чтобы было по-другому. Ведь будь оно по-другому, нам с тобой иговорить бы не о чем. И потом мне нравится плакать. Как поплачешь хорошенько,сразу кажется, будто опять утро и начинается новый день.

— Вот теперь понятно!

— Да ты и сам любишь поплакать, только не признаешься.Поплачешь всласть, и потом все хорошо. Вот тебе и счастливый конец. И опятьохота бежать на улицу и играть с ребятами. И тут, глядишь, начинается самоенеожиданное! Вот и мистер Форестер вдруг подумает-подумает и поймет, что тут ужвсе равно ничего не поделаешь, да как заплачет, потом поглядит, а уже опятьутро, хоть бы на самом деле было пять часов дня.

— Что-то непохоже это на счастливый конец.

— Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минутдесять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе —лучшего лекарства не придумаешь. Это тебе говорит Том Сполдинг, доктормедицины.

— Да замолчите вы, — сказал Чарли. — Мы ужепочти пришли.

Они завернули за угол.

Среди зимы они, бывало, искали следы и признаки лета инаходили их в топках печей в подвалах или в вечерних кострах на краю пруда,превращенного в каток. Теперь, летом, они искали хоть малейшего отзвука, хотьнапоминания о забытой зиме.

За углом в их разгоряченные лица дохнуло свежестью, словнолегкий моросящий дождик брызнул навстречу с огромного кирпичного здания; прямоперед ними была вывеска, которую они давно знали наизусть:

ЛЕТНИЙ ЛЕД

Того-то им и надо было.

«Летний лед» в летний день! Они смеялись и повторяли этислова, и подошли поближе, чтобы заглянуть в громадную пещеру, где в аммиачныхпарах и хрустальных каплях дремали большущие, по пятьдесят, сто и двестифунтов, куски ледников и айсбергов — давно выпавший, но незабытый январскийснег.

— Чувствуешь? — вздохнул Чарли Вудмен. — Чегоеще надо человеку?

Над ними вовсю светило солнце, а лица опять и опять овевалохолодное дыханье зимы, и они втягивали ноздрями запах влажной деревяннойплатформы, где всеми цветами радуги переливался постоянный туман; он исходил отмеханизмов, которые там, наверху, вырабатывали лед.

Ребята грызли сосульки, пальцы у них закоченели — пришлосьзавернуть сосульки в носовые платки и сосать полотно.