Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Дорогой мой мальчик, я и писала. Что еще оставалосьделать старой деве? До тридцати лет я была легкомысленной дурой, только идумала, что о забавах, развлечениях да танцульках. А потом единственномучеловеку, которого я по-настоящему полюбила, надоело меня ждать, и он женилсяна другой. И тут назло самой себе я решила: раз не вышла замуж, когдаулыбнулось счастье, — поделом тебе, сиди в девках! И приняласьпутешествовать. На моих чемоданах запестрели разноцветные наклейки. Побывала яв Париже, в Вене, в Лондоне — и всюду одна да одна, и тут оказалось: быть однойв Париже ничуть не лучше, чем в Гринтауне, штат Иллинойс. Все равно где —важно, что ты одна. Конечно, остается вдоволь времени размышлять, шлифоватьсвои манеры, оттачивать остроумие. Но иной раз я думаю: с радостью отдала быострое словцо или изящный реверанс за друга, который остался бы со мной насубботу и воскресенье лет эдак на тридцать.

Они молча допили чай.

— Вот какой приступ жалости к самой себе, —добродушно сказала мисс Лумис. — Давайте поговорим о вас. Вам тридцатьодин и вы все еще не женаты?

— Я бы объяснил это так: женщины, которые живут, думаюти говорят как вы, — большая редкость, — сказал Билл.

— Бог ты мой, — серьезно промолвила она. — Данеужто молодые женщины станут говорить как я! Это придет позднее. Во-первых,они для этого слишком молоды. И во-вторых, большинство молодых людей до смертипугаются, если видят, что у женщины в голове есть хоть какие-нибудь мысли.Наверно, вам не раз встречались очень умные женщины, которые весьма успешно скрывалиот вас свой ум. Если хотите найти для коллекции редкостного жучка, нужнохорошенько поискать и не лениться пошарить по разным укромным уголкам.

Они снова посмеялись.

— Из меня, верно, выйдет ужасно дотошный старыйхолостяк, — сказал Билл.

— Нет, нет, так нельзя. Это будет неправильно. Вам исегодня не надо бы сюда приходить. Эта улица упирается в египетскую пирамиду —и только. Конечно, пирамиды — это очень мило, но мумии вовсе не подходящая длявас компания. Куда бы вам хотелось поехать? Что бы вы хотели делать, чегодобиться в жизни?

— Хотел бы повидать Стамбул, Порт-Саид, Найроби,Будапешт. Написать книгу. Очень много курить. Упасть со скалы, но на полдорогезацепиться за дерево. Хочу, чтобы где-нибудь в Марокко в меня раза тривыстрелили в полночь в темном переулке. Хочу любить прекрасную женщину.

— Ну, я не во всем смогу вам помочь, — сказаламисс Лумис. — Но я много путешествовала и могу вам порассказать о разныхместах. И если угодно, пробегите сегодня вечером, часов в одиннадцать, полужайке перед моим домом, и я, так и быть, выпалю в вас из мушкета временГражданской войны, конечно, если еще не лягу спать. Ну как, насытит ли это вашумужественную страсть к приключениям?

— Это будет просто великолепно!

— Куда же вы хотите отправиться для начала? Могу увезтивас в любое место. Могу вас заколдовать. Только пожелайте. Лондон? Каир? Ага,вы так и просияли! Ладно, значит, едем в Каир. Не думайте ни о чем. Набейтесвою трубку этим душистым табаком и устраивайтесь поудобнее.

Билл Форестер откинулся в кресле, закурил трубку и, чутьулыбаясь, приготовился слушать.

— Каир… — начала она.

Прошел час, наполненный драгоценными камнями, глухимизакоулками и ветрами египетской пустыни. Солнце источало золотые лучи, Нилкатил свои мутно-желтые воды, а на вершине пирамиды стояла совсем юная,порывистая и очень жизнерадостная девушка, и смеялась, и звала его из тенинаверх, на солнце, и он спешил подняться к ней, и вот она протянула руку ипомогает ему одолеть последнюю ступеньку… а потом они, смеясь, качаются наспине у верблюда, а навстречу вздымается громада Сфинкса… а поздно ночью втуземном квартале звенят молоточки по бронзе и серебру и кто-то наигрывает нанезнакомых струнных инструментах, и незнакомая мелодия звучит все тише инаконец замирает вдали…

Уильям Форестер открыл глаза. Мисс Элен Лумис умолкла, и обаони опять были в Гринтауне, в саду, с таким чувством, точно целый век знаютдруг друга, и чай в серебряном чайнике уже остыл, и печенье подсохло в лучахзаходящего солнца. Билл вздохнул, потянулся и снова вздохнул.

— Никогда в жизни мне не было так хорошо!

— И мне тоже.

— Я вас очень утомил. Мне надо было уйти уже час назад.

— Вы и сами знаете, что я отлично провела этот час. Новот вам-то что за радость сидеть с глупой старухой…

Билл Форестер вновь откинулся на спинку кресла и смотрел нанее из-под полуопущенных век. Потом зажмурился так, что в глаза проникла лишьтонюсенькая полоска света. Осторожно наклонил голову на один бок, потом надругой.

— Что это вы? — недоуменно спросила мисс Лумис.Билл не ответил и продолжал ее разглядывать.

— Если найти точку, — бормотал он, — важноприспособиться, отбросить лишнее… — а про себя подумал: можно не замечатьморщины, скинуть со счетов годы, повернуть время вспять.

И вдруг встрепенулся.

— Что случилось? — спросила мисс Лумис. Но все ужепропало. Он открыл глаза, чтобы снова поймать тот призрак. Ошибка, это делатьне следовало. Надо было откинуться назад, забыть обо всем и смотреть словно былениво, не спеша, полузакрыв глаза.

— На какую-то секунду я это увидел, — сказал он.

— Что увидели?

Лебедушку, конечно, подумал он, и, наверно, она прочла этослово по его губам.

Старуха порывисто выпрямилась в своем кресле. Руки застылина коленях. Глаза, устремленные на него, медленно наполнялись слезами. Биллрастерялся.

— Простите меня, — сказал он наконец. — Радибога, простите.

— Ничего. — Она по-прежнему сидела выпрямившись,стиснув руки на коленях, и не смахивала слез. — Теперь вам лучше уйти. Да,завтра можете прийти опять, а сейчас, пожалуйста, уходите, и ничего больше ненадо говорить.

Он пошел прочь через сад, оставив ее в тени за столом.Оглянуться он не посмел.

Прошло четыре дня, восемь, двенадцать; его приглашали то кчаю, то на ужин, то на обед. В долгие зеленые послеполуденные часы они сидели иразговаривали — об искусстве, о литературе, о жизни, обществе и политике. Елимороженое, жареных голубей, пили хорошие вина.

— Меня никогда не интересовало, что болтаютлюди, — сказала она однажды. — А они болтают, да? Билл смущеннопоерзал на стуле.