Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Что уж тут расписывать, — сказал Том. —Коротко и ясно: все они там просто с ума посходили. Стоят в кружок исморкаются. А Эльмира Браун сидит на полу под лестницей, и ничего у нее несломано — я так думаю, у нее кости сделаны из желе, — и ведьма плачет унее на плече, и вдруг все поднимаются вверх по лестнице и уже смеются! Видал тыкогда-нибудь такое? Ну, я скорее дал деру.

Том расстегнул рубашку и снял галстук.

— Так ты говоришь, колдовство? — спросил Дуглас.

— Колдовство как пить дать!

— И ты в это веришь?

— Середка наполовинку.

— Ну и ну, чего только в нашем городе неувидишь! — И Дуглас уставился вдаль: на горизонте громоздились облакасамых причудливых очертаний — воины, древние боги и духи. — Так, говоришь,чары, и восковые куклы, и иголки, и снадобья разные?

— Да снадобье-то неважнецкое, но здорово подействовалокак рвотное. Э-э-э! Йок! — Том схватился за живот и высунул язык.

— Ведьмы… — пробормотал Дуглас и загадочно скосилглаза.

А потом наступает день, когда слышишь, как всюду вокругяблонь одно за другим падают яблоки. Сначала одно, потом где-то невдалекедругое, а потом сразу три, потом четыре, девять, двадцать, и наконец яблокиначинают сыпаться как дождь, мягко стучат по влажной, темнеющей траве, точноконские копыта, и ты — последнее яблоко на яблоне, и ждешь, чтобы ветермедленно раскачал тебя и оторвал от твоей опоры в небе, и падаешь все вниз,вниз… И задолго до того, как упадешь в траву, уже забудешь, что было на светедерево, другие яблоки, лето и зеленая трава под яблоней. Будешь падать во тьму…

— Нет!

Полковник Фрилей быстро открыл глаза и выпрямился в своемкресле на колесах. Вскинул застывшую руку — да, телефон все еще здесь!Полковник на секунду прижал его к груди и растерянно мигнул.

— Не нравится мне этот сон, — сообщил он пустойкомнате.

Наконец дрожащими пальцами он поднял трубку, вызвалмеждугородную и назвал номер, а потом ждал, не сводя глаз с двери своейспальни, точно опасаясь, что вот-вот ворвется орда сыновей, дочерей, внуков,сиделок и докторов и отнимет у него последнюю радость, которую он позволялсвоему угасающему сердцу. Много дней — или, может быть, лет? — назад,когда оно пронзило острой болью его мышцы и ребра, он услышал этих мальчугановвнизу… как их зовут?.. Чарли, Чарли, Чак, да! И Дуглас! И Том! Он помнит! Онипозвали его оттуда, издалека, из прихожей, но у них перед самым носомзахлопнули дверь, и они ушли. Доктор сказал, ему нельзя волноваться. Никакихпосетителей, ни в коем случае! И он слышал, как мальчики переходили улицу, оних видел, даже помахал им рукой. И они помахали ему в ответ. «Полковник…Полковник…» И теперь он сидит совсем один, и сердце его, как маленький серыйлягушонок, вяло шлепает лапками у него в груди, то тут, то там.

— Полковник Фрилей, — раздалось в трубке. —Говорите, я вас соединила. Мехико, Эриксон, номер 3899. И далекий, ноудивительно ясный голос:

— Bueno.

— Хорхе! — закричал старый полковник.

— Сеньор Фрилей! Опять! Но ведь это же очень дорого!

— Ну и пусть. Ты знаешь, что надо делать.

— Si. Окно?

— Окно, Хорхе. Пожалуйста.

— Минутку, — сказал голос.

И за тысячи миль от Гринтауна, в южной стране, в огромноммногоэтажном здании, в кабинете раздались шаги — кто-то отошел от телефона.Старый полковник весь подался вперед и, крепко прижимая трубку к сморщенномууху, напряженно, до боли, вслушивался и ждал, что будет дальше.

Там открыли окно.

Полковник вздохнул.

Сквозь открытое окно в трубку ворвались шумы Мехико, шумызнойного золотого полудня, и полковник так ясно увидел Хорхе — вот он стоит уокна, а телефонную трубку выставил на улицу, под яркое солнце.

— Сеньор…

— Нет, нет, пожалуйста! Дай мне послушать!

Он слышал: ревут гудки автомобилей, скрипят тормоза, кричатразносчики, на все лады расхваливая свой товар — связки красноватых бананов идикие апельсины.

Ноги полковника, свисавшие с кресла, невольно началиподергиваться, точно и он шагал по той улице. Веки его были плотно сомкнуты. Оншумно втягивал ноздрями воздух, словно надеясь учуять запах мясных туш, чтовисят на огромных железных крюках, залитые солнцем и сплошь облепленные мухами,и запах мощенных камнем переулков, еще не просохших после утреннего дождя. Онощущал на своих колючих, давно не бритых щеках жгучее солнце — ему сновадвадцать пять лет, и он идет и смотрит вокруг, и улыбается, и счастлив тем, чтоживет, что так остро чувствует, впитывает в себя цвета и запахи…

Стук в дверь. Он поспешно накрыл телефон на коленях полойхалата.

Вошла сиделка.

— Ну как, мы хорошо себя вели? — спросила онабодро.

— Да, — машинально ответил полковник. Передглазами у него стоял туман. Он еще не опомнился от потрясения, стук в дверьзастал его врасплох; часть его существа еще оставалась там, в другом, далекомгороде. Он подождал — пусть все вернется на место, ведь нужно отвечать навопросы, вести себя разумно, быть вежливым.

— Я пришла проверить ваш пульс.

— Не сейчас, — сказал полковник.

— Уж не собираетесь ли вы куда-нибудь пойти? —Сиделка улыбнулась.

Он пристально посмотрел на нее. Он не выходил из дому ужедесять лет.

— Дайте-ка руку.

Ее жесткие, уверенные пальцы нащупывали болезнь в егопульсе, измеряли ее, точно кронциркуль.

— Сердце очень возбуждено. Чем это вы его растревожили?

— Ничем.

Она обвела комнату взглядом и увидела пустой телефонныйстолик. В эту минуту за две тысячи миль раздался приглушенный автомобильныйгудок.

Сиделка вынула телефон из-под халата полковника и поднесла ксамому его лицу.

— Зачем вы себя губите? Ведь вы обещали больше этого неделать. Поймите, вам же это вредно. Волнуетесь, слишком много разговариваете. Иеще эти мальчишки скачут вокруг вас…