Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

В ожидании мороженого они медленно поворачивались на своихвертящихся табуретах. Перед глазами у них проплывали серебряные краны,сверкающие зеркала, приглушенно жужжащие вентиляторы, что мелькали подпотолком, зеленые шторки на окнах, плетеные стулья… Потом они пересталивертеться. Их взгляды уперлись в мисс Элен Лумис — ей было девяносто пять лет,и она с удовольствием уплетала мороженое.

— Молодой человек, — сказала она БиллуФорестеру. — Вы, я вижу, наделены и вкусом и воображением. И силы воли увас, конечно, хватит на десятерых, иначе вы бы не посмели отказаться от обычныхсортов, перечисленных в меню, и преспокойно, без малейшего колебания иугрызений совести заказать такую неслыханную вещь, как лимонное мороженое сванилью.

Билл Форестер почтительно склонил голову.

— Подите сюда, вы оба, — продолжаластаруха. — Садитесь за мой столик. Поговорим о необычных сортах мороженогои еще о всякой всячине — похоже, у нас найдутся общие слабости и пристрастия.Не бойтесь, я за вас заплачу.

— Они заулыбались и, прихватив свои тарелочки, переселик ней.

— Ты, видно, из Сполдингов, — сказала онаДугласу. — Голова у тебя точь-в-точь как у твоего дедушки. А вы — выУильям Форестер. Вы пишете в «Кроникл», и совсем неплохо. Я о вас оченьнаслышана, все даже и пересказывать неохота.

— Я тоже вас знаю, — ответил Билл Форестер. —Вы — Элен Лумис. — Он чуть замялся и прибавил: — Когда-то я был в васвлюблен.

— Недурно для начала. — Старуха спокойно набралаложечку мороженого. — Значит, не миновать следующей встречи. Нет, неговорите мне, где, когда и как случилось, что вы влюбились в меня. Отложим додругого раза. Вы своей болтовней испортите мне аппетит. Смотри ты какой!Впрочем, сейчас мне пора домой. Раз вы репортер, приходите завтра от трех дочетырех пить чай; может случиться, что я расскажу вам историю этого города стех далеких времен, когда он был просто факторией. И оба мы немножко удовлетворимсвое любопытство. А знаете, мистер Форестер, вы напоминаете мне одногоджентльмена, с которым я дружила семьдесят… да, семьдесят лет тому назад.

Она сидела перед ними, и им казалось, будто ониразговаривают с серой, дрожащей заблудившейся молью. Голос ее доносилсяоткуда-то издалека, из недр старости и увядания, из-под праха засушенных цветови давным-давно умерших бабочек.

— Ну что ж. — Она поднялась. — Так вы завтрапридете?

— Разумеется, приду, — сказал Билл Форестер. И онаотправилась в город по своим делам, а мальчик и молодой человек неторопливодоедали свое мороженое и смотрели ей вслед.

На другое утро Уильям Форестер проверял кое-какие местныесообщения для своей газеты, после обеда съездил за город, на рыбалку, но толькои поймал несколько мелких рыбешек и сразу же беспечно швырнул их обратно вреку; а в три часа, сам не заметив, как это вышло, — ведь он как будто обэтом и не думал вовсе, — очутился в своей машине на некоей улице. Он судивлением смотрел, как руки его сами собой поворачивают руль и машина, описавширокий полукруг, подъезжает к увитому плющом крыльцу. Он вылез, захлопнулдверцу, и тут оказалось, что машина у него мятая и обшарпанная, совсем как егоизжеванная и видавшая виды трубка, — в огромном зеленом саду перед свежевыкрашеннымтрехэтажным домом в викторианском стиле это особенно бросалось в глаза. Вдальнем конце сада что-то колыхнулось, донесся чуть слышный оклик, и он увиделмисс Лумис — там, вдалеке, в ином времени и пространстве, она сидела одна иждала его; перед ней мягко поблескивало серебро чайного сервиза.

— В первый раз вижу женщину, которая вовремя готова иждет, — сказал он, подходя к ней. — Правда, я и сам первый раз вжизни прихожу на свиданье вовремя.

— А почему? — спросила она и выпрямилась вплетеном кресле.

— Право, не знаю, — признался он.

— Ладно. — Она стала разливать чай. — Дляначала: что вы думаете о нашем подлунном мире?

— Я ничего о нем не знаю.

— Говорят, с этого начинается мудрость. Когда человекусемнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все —значит, ему все еще семнадцать.

— Вы, видно, многому научились за свою жизнь.

— Хорошо все-таки старикам — у них всегда такой вид,будто они все на свете знают. Но это лишь притворство и маска, как всякоедругое притворство и всякая другая маска. Когда мы, старики, остаемся одни, мыподмигиваем друг другу и улыбаемся: дескать, как тебе нравится моя маска, моепритворство, моя уверенность? Разве жизнь — не игра? И ведь я недурно играю?

Они оба посмеялись. Билл откинулся на стуле и впервые замного месяцев смех его звучал естественно. Потом мисс Лумис обеими руками взяласвою чашку и заглянула в нее.

— А знаете, хорошо, что мы встретились так поздно. Нехотела бы я встретить вас, когда мне был двадцать один год и я была совсем глупенькая.

— Для хорошеньких девушек в двадцать один годсуществуют особые законы.

— Так вы думаете, я была хорошенькая? Он добродушнокивнул.

— Да с чего вы это взяли? — спросила она. —Вот вы увидели дракона, он только что съел лебедя; можно ли судить о лебеде понескольким перышкам, которые прилипли к пасти дракона? А ведь только это иосталось — дракон, весь в складках и морщинах, который сожрал бедную лебедушку.Я не вижу ее уже много-много лет. И даже не помню, как она выглядела. Но я еечувствую. Внутри она все та же, все еще жива, ни одно перышко не слиняло.Знаете, в иное утро, весной или осенью, я просыпаюсь и думаю: вот сейчас побегучерез луга в лес и наберу земляники! Или поплаваю в озере, или стану танцеватьвсю ночь напролет, до самой зари! И вдруг спохватываюсь. Ах ты, пропади всепропадом! Да ведь он меня не выпустит, этот дряхлый развалина-дракон. Я какпринцесса в рухнувшей башне — выйти невозможно, знай себе сиди да ждиПрекрасного принца.

— Вам бы книги писать.