Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Не знаю, — сказал он.

— И я не знаю. Потому-то жизнь так интересна.

Август почти кончился. По городу медленно плыло первоепрохладное дыхание осени, яркая зелень листвы потускнела, а потом деревьявспыхнули буйным пламенем, горы и холмы зарумянились, заиграли всеми красками,а пшеничные поля побурели. Дни потекли знакомой однообразной чередой, точнописарь выводил ровным круглым почерком букву за буквой, строку за строкой.

Как-то раз Уильям Форестер шагал по хорошо знакомому саду иеще издали увидел, что Элен Лумис сидит за чайным столом и старательно что-топишет. Когда Билл подошел, она отодвинула перо и чернила.

— Я вам писала, — сказала она.

— Не стоит трудиться — я здесь.

— Нет, это письмо особенное. Посмотрите. — Онапоказала Биллу голубой конверт, только что заклеенный и аккуратно разглаженныйладонью. — Запомните, как оно выглядит. Когда почтальон принесет вам его,это будет означать, что меня уже нет в живых.

— Ну что это вы такое говорите!

— Садитесь и слушайте. Он сел.

— Дорогой мой Уильям, — начала она, укрывшись подтенью летнего зонтика. — Через несколько дней я умру. Нет, не перебивайтеменя. — Она предостерегающе подняла руку. — Я не боюсь. Когда живешьтак долго, теряешь многое, в том числе и чувство страха. Никогда в жизни нелюбила омаров — может, потому что не пробовала. А в день, когда мне исполнилосьвосемьдесят, решила — дай-ка отведаю. Не скажу, чтобы я их так сразу иполюбила, но теперь я хоть знаю, каковы они на вкус, и не боюсь больше. Таквот, думаю, и смерть вроде омара, и уж как-нибудь я с ней примирюсь. —Мисс Лумис махнула рукой. — Ну, хватит об этом. Главное, что я вас большене увижу. Отпевать меня не будут. Я полагаю, женщина, которая прошла в этудверь, имеет такое же право на уединение, как женщина, которая удалилась наночь к себе в спальню.

— Смерть предсказать невозможно, — выговорилнаконец Билл.

— Вот что, Уильям. Полвека я наблюдаю за дедовскимичасами в прихожей. Когда их заводят, я могу точно сказать наперед, в которомчасу они остановятся. Так и со старыми людьми. Они чувствуют, как слабеет заводи маятник раскачивается все медленнее. Ох, пожалуйста, не смотрите на меня так.

— Простите, я не хотел… — ответил он.

— Мы ведь славно провели время, правда? Это было такнеобыкновенно хорошо — наши с вами беседы каждый день. Есть такая ходячая,избитая фраза — родство душ; так вот, мы с вами и есть родные души. — Онаповертела в руках голубой конверт. — Я всегда считала, что истинную любовьопределяет дух, хотя тело порой отказывается этому верить. Тело живет толькодля себя. Только для того, чтобы пить, есть и ждать ночи. В сущности, этоночная птица. А дух ведь рожден от солнца, Уильям, и его удел — за нашу долгуюжизнь тысячи и тысячи часов бодрствовать и впитывать все, что нас окружает.Разве можно сравнить тело, это жалкое и себялюбивое порождение ночи, со всемтем, что за целую жизнь дают нам солнце и разум? Не знаю. Знаю только, что всепоследние дни мой дух соприкасался с вашим и дни эти были лучшими в моей жизни.Еще о многом надо бы поговорить, да придется отложить до новой встречи.

— У нас не так уж много времени.

— Да, но вдруг будет еще одна встреча! Время —престранная штука, а жизнь — и еще того удивительней. Как-то там не такповернулись колесики или винтики, и вот жизни человеческие переплелись слишкомрано или слишком поздно. Я чересчур зажилась на свете, это ясно. А вы родилисьто ли слишком рано, то ли слишком поздно. Ужасно досадное несовпадение. Аможет, это мне в наказание — уж очень я была легкомысленной девчонкой. Но наследующем обороте колесики могут опять повернуться так, как надо. А покуданепременно найдите себе славную девушку, женитесь и будьте счастливы. Но преждевы должны мне кое-что обещать.

— Все что угодно.

— Обещайте не дожить до глубокой старости, Уильям. Еслиудастся, постарайтесь умереть, пока вам не исполнилось пятьдесят. Я знаю, этоне так просто. Но я вам очень советую — ведь кто знает, когда еще появится насвет вторая Элен Лумис. А вы только представьте: вот вы уже дряхлый старик, и водин прекрасный день в тысяча девятьсот девяносто девятом году плететесь поГлавной улице и вдруг видите меня, а мне только двадцать один, и все опятьполетело вверх тормашками — ведь правда, это было бы ужасно? Мне кажется, какни приятно нам было встречаться в эти последние недели, мы все равно больше немогли бы так жить. Тысяча галлонов чая и пятьсот печений — вполне достаточнодля одной дружбы. Так что непременно устройте себе, лет эдак через двадцать,воспаление легких. Ведь я не знаю, сколько вас там продержат, на томсвете, — а вдруг сразу отпустят обратно? Но я сделаю все, что смогу,Уильям, обещаю вам. И если все пойдет как надо, без ошибок и опозданий, знаете,что может случиться?

— Скажите мне.

— Как-нибудь, году так в тысяча девятьсот восемьдесятпятом или девяностом, молодой человек по имени Том Смит или, скажем, Джон Грин,гуляя по улицам, заглянет мимоходом в аптеку и, как полагается, спросит тамкакого-нибудь редкостного мороженого. А по соседству окажется молодая девушка,его сверстница, и, когда она услышит, какое мороженое он заказывает, что-топроизойдет. Не знаю, что именно и как именно. А уж она-то и подавно не будетзнать, как и что. И он тоже. Просто от одного названия этого мороженого у обоихстанет необыкновенно хорошо на душе. Они разговорятся. А потом познакомятся иуйдут из аптеки вместе.

И она улыбнулась Уильяму.

— Вот как гладко получается, но вы уж извините старуху,люблю все разбирать и по полочкам раскладывать. Это просто так, пустячок вам напамять. А теперь поговорим о чем-нибудь другом. О чем же? Осталось ли на светехоть одно местечко, куда мы еще не съездили? А в Стокгольме мы были?

— Да, прекрасный город.

— А в Глазго? Куда же нам теперь?

— Почему бы не съездить в Гринтаун, штатИллинойс? — предложил Билл. — Сюда. Мы ведь, собственно, не побываливместе в нашем родном городе.

Мисс Лумис откинулась в кресле. Билл последовал ее примеру,и она начала:

— Я расскажу вам, каким был наш город давным-давно,когда мне едва минуло девятнадцать…